Она ни разу не переживала предательства, а Раджед ощущал себя обманутым выдающимися предками, которые допустили все это. Благословленный великой силой мир сделался юдолью скорбей угнетателей и угнетенных. Эйлис мог стать раем, но от жадности «избранных» не осталось ничего, кроме каменной чумы. И посреди хаоса застыли одни из последних созданий, способных по-настоящему любить.
Но оказался в библиотеке и тот, кто обрадовался известиям об истинной истории Эйлиса: теневой шпион отделился от колонны, прошелестел незримыми бликами между страниц раскрытых томов. И вынырнул незамеченным уже за границами янтарного льората, прямо в замке-берлоге яшмового чародея.
Нармо буквально ликовал! Он давно не испытывал подобных сильных эмоций, все его мысли и стремления, казалось, подчинялись четкому алгоритму без перекосов на максимум и минимум. Но ныне он дрожал от охватившего его воодушевления. Он всегда подозревал, что в Эйлисе однажды кто-то коллективно скрыл одну страшную тайну. Отныне все встало на свои места.
Нармо бросился к зеркалу, которое обычно использовал для подглядывания за миром Земли. Теперь же отполированное стекло в почерневшей витиеватой раме отражало лишь его самого, отчего чародей ухмылялся: «Да, отец, я похож на тебя. Но лишь внешне! Лишь этой самодовольной рожей!»
Он иной, потому что ячед, и впервые он позволял себе в полной мере гордиться этим. Если бы не льоры, то и в его мире поныне бороздили бы просторы кибитки передвижных театров, смеялись красивые девушки, не страдающие напыщенной гордыней, устраивались бы шумные гулянья. Нармо, наверное, впервые признался себе, до чего же всего этого ему не хватает. Не он все это разрушил, и не в его силах оказывалось восстановить. От беспомощности приходила тягучая бесполезная злоба…
Если бы не льоры, то он – сын ячеда – стал бы артистом или археологом, копался бы в черепках исчезнувших цивилизаций или скандировал яркие монологи со сцены. А не смотрел в пять лет, как людей рвут монстры на арене. Но поздно… Он уже выбрал роль необходимого зла, и сотни украденных самоцветов трубным гласом стучали в его голове, туманя мысли, требуя захватить безраздельную власть над всеми мирами.
Когда-то он желал уйти на Землю, чтобы не допустить того, что случилось в Эйлисе. Захват и истребление? Пожалуй, это никогда не входило в его планы. А вот припугнуть их всех, перевернуть сознание… Да и умереть или уйти куда-то еще – вот его идеал, который он впервые признал, позавидовав Сумеречному Эльфу.
Но самоцветы твердили, что яшмовый чародей – единственный правитель Эйлиса и Земли. Их шепот заключал алчность и властолюбие всех почивших льоров, всех узурпаторов. Камни несли в себе не только магическую силу, но и отпечатки личностей. И зачастую не самых праведных и бескорыстных.
«Я стал таким же, проклятье! Чтоб вы все окаменели еще восемь тысяч лет назад!» – с невыразимой злобой размышлял чародей, рассматривая взбухшие вены на широких кистях. Они просвечивали уже не бирюзовым: от обилия присвоенных самоцветов и их поглощенной силы сама кровь постепенно приобретала какой-то другой оттенок, в котором черным потоком смешивались все цвета.
Нармо до скрипа злобно сжал зубы и прислонился горящим лбом к холодному зеркалу, проводя по нему скрюченными наподобие когтей пальцами. Он с ненавистью и горькой иронией обращался к кому-то: «Ну? Что же вы так плохо создаете наши судьбы? Добрые боги, похоже, раз за разом проигрывали в своей забаве сотворения миров, где-то просчитывались. Придумывали мир за миром, надеясь, что хоть в каком-то настанет подобие благоденствия и равенства. Но каждый раз эти маленькие фигурки-человечки начинали делить свою игрушечную коробку. Одни всегда рвались наверх, выстраивая живую лестницу из других. И тот, кто затеял все это, наверное, в очередной раз хватался за голову, ставил крест на очередном неудачном мирке, создавал новый – и там все повторялось. Вот они – такие, как я, – продукт этого великого эксперимента».
И все же выбор делал он. Ему нравилось становиться все мощнее, превосходить своего самодовольного соседа. В янтарной башне вечно слишком гордились высоким происхождением и мистической силой талисмана. Ныне же ее согревало солнце невероятной любви, которая соединила два мира.
Нармо все слишком отчетливо понимал, раскладывал на отдельные составляющие, рассматривал со стороны. И… ничего не испытывал. Все его чувства в последние семь лет сводились к лихорадочному поиску самоцветов, к единому желанию – обладать всей «коллекцией». А в остальное время царствовала холодная пустота.
Он помнил, как сражался с Раджедом, как острые когти яростно рассекали воздух, скрещивались с мечами противника. И так бесчисленное количество раз. Сначала их поединки происходили почти на равных: два молодых чародея не до конца владели своими талисманами. В первые сто лет они использовали только когти, рубились как два воина, лишь изредка посылая друг в друга заряды заклинаний.
Но сила росла, с каждым годом искусство строить козни делалось своеобразным соревнованием. Вскоре в ход пошли хитроумные ловушки вокруг башен, но взаимная месть все никак не совершалась. Потом однажды появилась Илэни, и с ней сделалось удобнее шпионить за проклятым соседом, проще скрываться. И вот уже в ход шли не просто уловки, а манипуляции с нитями мироздания. Дальше оставалось только швыряться друг в друга галактиками. И оба – наверное, оба – прекрасно осознавали бессмысленность этой борьбы в гибнущем мире. Однако чужие самоцветы ныне велели продолжать, с каждым разом все более настойчиво.
«Поработи их всех! Согни!» – звучали чужие голоса. Собственный разум больше не принадлежал яшмовому вору. Он метался по башне, срывал багряные портьеры, разгоняя суетливых тараканов. Вены на руках все больше пульсировали, причиняя боль; пробивались мелкие язвы, отчего хотелось выгрызть тонкий слой эпителия, чтобы прекратить навязчивый зуд.
И все же известия принесли невероятное болезненное ликование: «Я – ячед! Ячед! И я всегда это знал! Всегда знал, что это не ругательство. Вы, напыщенные гордецы, просто пустышки, мыльные пузыри! А я – ячед и уже совсем скоро встану над всеми вами».
Но тут же собственный голос перебивала воля камней. Последнее время хотелось, чтобы кто-то освободил от них, убрал, вычистил их приказы из крови и мыслей. Но ведь на крови и строилась магия алой яшмы: недавно Нармо обратил в порошок все найденные талисманы, развел зельем топазовой чародейки и вколол себе, словно единственное лекарство от окаменения.
Тогда даже Илэни поразилась самоуверенности Нармо. До того никто не ставил на себе такой эксперимент. Но он зашел слишком далеко, чтобы