Тихая размеренная жизнь либо явилась наградой за прошлые мучения, либо застыла отдыхом перед новыми. За все время после возвращения из Эйлиса ничего страшного больше не произошло, не считая несостоявшегося инцидента с балкой. В остальном словно кто-то оберегал семью Софьи от невзгод: никто не жаловался на здоровье или финансовые проблемы; она легко поступила в университет на бюджет; родители не ссорились. Казалось бы, сказка. Но туманное предчувствие распускало черные крылья. Где-то в отдалении разворачивалась катастрофа. То ли за сотни километров, то ли так близко, что достаточно обернуться – и вот оно, совсем рядом.
– Все в порядке? Ты рано. Все учишься… Давно вы с девочками не собирались, – говорила мама, заглядывая в комнату, когда дочь вернулась домой.
– Не получилось, – пожала плечами Софья. – А с кем собираться-то?
Школьные подруги ушли из-за глухой зависти, когда Софья поступила в более престижный университет. Одна вроде вышла лет в восемнадцать замуж и больше не писала, другая уехала в Америку. Третья… о ней вообще сведения терялись по непонятным причинам, разве только с днем рождения друг друга поздравляли по сети. Но Софья не сердилась и не проклинала саму суть дружбы. Существовали не те люди, с которыми просто не по пути.
– С сокурсницами, разве нет?
Софья потупилась, вспоминая, что на учебе у нее и правда приятные люди. Надолго ли? Ведь все дается на время, все неуловимо и зыбко. Друзья, богатство, жизнь… Пожалуй, только любовь и творчество могут продлить бытие после смерти, обращаясь в память. Ее же теперь невольно отделяла стена доверенной тайны.
– А… с ними мы в субботу хотели.
– Понятно. Ну, учись тогда. Не пойму, что это за бумажки всё у тебя на столе. На историю не очень похоже.
– Да так… Это не совсем история.
– А, игра какая-нибудь, понятно, – махнула рукой мама. Ее-то мир оставался в рамках обычного человеческого восприятия. Дочь только загадочно улыбалась, но тень веселья и теплоты схватывалась зимней стужей.
«Я не боюсь. Я справлюсь, я не боюсь! Так надо», – говорила себе Софья, сдерживая подступавший ужас и слезы каждый раз, когда она заглядывала в новостную ленту или слышала чью-то историю о несчастьях и горестях. Вот ее страшная правда, вот ее цена знания и возможности слышать сквозь миры. Жемчуг – камень жертвы; камень, который заставлял переживать чужую боль. И она добровольно приняла ее, словно одновременно вынырнув из своей уютной раковины.
Мир обрушивался на нее, вплавлялся в сердце, вырывая душу. Целиком, почти каждый миг. Она научилась жить с этим, улавливая в мелодии натянутых нервов истинные смыслы.
Мир состоял из боли, люди питались жестокостью. Но иные – даже не отмеченные красотой или великими знаниями – отличались подлинным героизмом и великой смелостью. С тех пор она научилась не делить все на черное и белое, не смотреть свысока на тех, кто знал меньше нее или в чем-то отличался по мировоззрению. Она оценивала по поступкам, по отваге и милосердию. Но сколько же смертей и сломанных судеб простиралось вокруг ее уютного кокона!
Иногда она не выдерживала, ломалась, и трещина вдоль льда разверзалась пропастью. Она просыпалась в ночи от чужих кошмаров, от далеких голосов и гула неразборчивых звуков. Она догадывалась: кошмары – это чья-то непреодолимая реальность.
«Умоляю, уберите! Уберите от меня войну!» – сквозь слезы шептала она, не имея сил и возможности ни с кем поделиться. И если это каждый миг видел Страж Вселенной, то Софья понимала, как он сошел с ума. При мысли о Сумеречном Эльфе до нее вдруг донесся его знакомый мягкий голос:
– Война не закончится, если закрыть на нее глаза.
Он показался полупрозрачной тенью, встав возле дивана. Софья вздрогнула, точно черная тень – мрачный предвестник – подошла к ней вплотную.
– Я знаю. Но ведь я… ничего не могу сделать! – прошептала она, восклицая: – Так зачем я все слышу?! Зачем чувствую боль Эйлиса и боль Земли?! Так непривычно остро! Стоит только прочитать о какой-то трагедии, посмотреть новости – и я будто переношусь туда, будто вживую вглядываюсь во всех этих людей. И так тяжело, будто все они мои давние знакомые, хотя я их вовсе не знаю. Это… Это невозможно! Может, я просто схожу с ума?
Она обняла себя руками, устало покачиваясь из стороны в сторону. Жемчуг на ее груди отдавал то жаром, то холодом – как обычно. Снять бы его да выкинуть, но она догадывалась, что не от камней идет вечная песня. Они лишь усиливали этот неуловимый звук, как динамик.
– Нет, Софья, твой разум крепок, как и твои убеждения. – Сумеречный Эльф приблизился к ней, ласково и терпеливо объясняя: – Все дело в том предмете, с которым ты не расстаешься уже несколько лет. Да-да, на шее. Жемчуг соединился с твоей душой. Если ты не хочешь слышать, просто сними его.
– Но я… я уже не могу. Я словно заставляю себя страдать, хотя желаю обратно в свою уютную скорлупу. – Софья сжала кулаки, твердо заявляя: – Но так нельзя, нельзя закрывать глаза! Я словно прозрела. Раньше я жила в своих фантазиях, придумывала сказки о прошлых эпохах. Мир ужасен, но он настоящий. И он всегда таким был.
Она заметила, как изменилась ее манера говорить: сделалась отрывистой и ясной, без велеречивости и плавности. Вещи заслуживали того, чтобы называться своими подлинными именами. И если уж существовали мрази, то не стоило в угоду вежливости называть их просто недобрыми людьми. Недобрые не творят того, что делают нелюди. Недобрым иногда был, к примеру, Раджед, потому что запутался и почти помешался от одиночества, но он оставался человеком.
– Я предупреждал. Это нелегкое испытание. – Сумеречный Эльф вздохнул, отходя к окну, глядя через щелочку между зеленых штор.
– Я стану сильнее. Если это испытание, то у него есть цель, – уверенно ответила она, стирая с осунувшихся бледных щек невольные слезы.
– Хотелось бы мне в это верить. – Сумеречный Эльф нерешительно замялся. – Я не знаю наверняка в твоем случае. Признаюсь честно: ты отважная девушка.
– Значит, дальше будет тяжелее? – Но Софья улыбалась. – Я готова. Зато я впервые вижу мир настолько ясно. Оба мира. Ты так существуешь уже сотни лет? Видишь все это, чувствуешь?
– Каждую секунду в сотнях миров, – выдохнул собеседник, ссутулившись. – И ничего не имею права изменить. Тебе достался только осколок великой силы – ощущение чужой боли, метафизический антипод равнодушия. Но не