Впрочем, в тот день ей привиделся особенный сон: будто Раджед вышел снова из зеркала и просит ее руки у родителей. Открыв глаза, она страшно смутилась от такой странной картины, которая никогда не превратилась бы в реальность. А вот возникало ли от этого сожаление или нет… Она и сама уже не знала. Стыд и ненависть к себе при любой мысли о Раджеде, как в первые два года, исчезли, оставив лишь клубок противоречий. Янтарь – переливающийся яркий янтарь с вкраплениями черных пятен – таким представал все чаще льор.
«Все же… он спас меня и мою семью», – размышляла она, вспоминая тот случай с краном и балкой. Тогда она еще ничего не понимала, но время шло. Для людей много быстрее, чем для чародеев.
Девочка Софья выросла, превращалась все больше в Софью Воронцову. Пока еще без отчества, ведь к студентам чаще обращаются просто по имени. И лишь Раджед упрямо называл ее Софией.
– У тебя красивое имя, особенное! – говорил на первом курсе чудаковатый профессор философии, который порой вдохновлялся на небольшие монологи случайными вещами. – Софья! София-мудрость – у Владимира Соловьева это цель, к которой направляется существование мира, высшая истина. На тебя имя ответственность накладывает. Быть умной. Мудрой!
Сравнение заставило Софью покраснеть и учтиво улыбнуться. На тот момент она уже читала некоторые книги этого русского мыслителя, отчего еще больше смутилась. Ведь имена даются людям по разным причинам и далеко не всегда соответствуют их жизни и поступкам. Но все же она, наверное, и правда стала мудрее. Она больше не судила о людях исходя только из своих представлений о морали и справедливости. Она научилась видеть цельную картину, задумываться о мотивах и первопричинах любых действий и мыслей.
Еще она совершенно перестала романтизировать прошлые эпохи, когда поступила на исторический факультет. История являла множество примеров несправедливости и жестокости. Прошлое или настоящее – люди оставались одинаковыми, честные и бесчестные. С тех пор рассеялась сказка, будто раньше все пропитывало благородство помыслов.
Поэтому больше всего ее с некоторых пор привлекали архивы, умение систематизировать информацию и выстраивать схемы из отдельных фактов. Она долгие месяцы изучала отрывки из библиотеки Сарнибу, надеясь разгадать тайну чужого мира по аналогии, например, с летописями, которые нередко горели при набегах, оставляя пробелы в знании.
Она с одинаковым интересом погружалась в тонкости судьбы родной страны и строила предположения о развитии одной далекой-далекой планеты. При слове «Эйлис» не чувствовалось холода неприветливой пустоты и неприятных чужих мест. Нечто навечно связало с ним… Кажется, Софья догадывалась, что именно: жемчуг, который она неизменно носила чуть выше сердца на серебряной цепочке, порой нагревался и неслышно пел. В мире Земли самоцветы тоже пели, слабее, чем на руднике, но все же. Они переносили незримой сетью загадочную энергию.
«Все изменилось, по-прежнему уже ничего не будет, – признавалась себе Софья, пока вокруг нее разворачивался обычный быт, который она тоже научилась ценить за простоту и непритязательность. – Я слышу Эйлис. Слышит ли Эйлис меня? Настала ли там весна или застыла навечно зима? Хотя… почему меня это волнует? Раньше ведь не волновало. Но этот мир не заслужил окаменения. И я слышу… его. Янтарного… Хотела бы я, чтобы в Эйлисе тоже настала весна».
В ее мире ранняя весна прилепилась клейким медовым соком, исходившим от медленно набухавших почек. Улица неслась дорожной пылью из-под колес, на деревьях громко щебетали беспокойные птицы. Природа оживала после зимних холодов.
– Соф, привет! – догнал возле метро парень из университета. Они учились в одной группе. Она на отлично, он на удовлетворительно, что в целом не мешало Софье оставаться слегка нелюдимой, а ему – душой любой компании. Хотя некоторые признавали парня странноватым. Впрочем, мнения людей разнились в зависимости от их мировосприятия – вот что поняла Софья за прошедшие годы.
– Привет! – отозвалась она, кутаясь в бежевое пальто от набежавшего ветра.
– Я тут… Пошли в кафе, короче. – Парень смущенно почесал в затылке, встряхивая золотыми кудрями. Золотые… как грива янтарного льора. Раньше Софья отогнала бы с отвращением это сравнение, ныне невольно оценивала. От сокурсника пахло ментоловой жвачкой и едким одеколоном, а не медом и корицей, не горьковатыми специями, замешанными на загадочности.
Ох, льор и не подозревал, что Софья теперь знала о нем больше, чем он мог вообразить в любой самой смелой мечте… Раджед Икцинтус – вся его загадочность и наглость служили ширмой для великой боли. Зачем же настоящий так упрямо скрывался? Боялся, что человечность – признак слабости? Если бы не эта маска, все бы сложилось иначе для них обоих.
– Вадик, сегодня не могу, – ответила с легкой улыбкой Софья, про себя иронично вздохнув: «И не хочу слушать нытье о сессии».
Наивный страх перед экзаменами не посещал ее после темниц Илэни и побега из рушащейся янтарной башни с Ритой на руках. А контрольные – слишком мелко и недостойно страха, словно непомерные испытания делают человека много сильнее. Или просто учат ценить подлинно важное и опасаться по-настоящему угрожающего. Вот только ничего не подсказывают о природе любви, которая задумчивой вуалью скрывает ясный взор одних и распахивает глаза иным. Софья принадлежала ко вторым, хотя еще ничего не чувствовала, зато знала, как ощущается ее отсутствие. Сердце ныло в легкой тоске и безмолвном ожидании.
Однокурсник, кажется, ухаживал за ней, но настолько вяло и невнятно, что не хотелось отвечать взаимностью. Да, они могли бы пойти в кафе возле университета, посмотреть какой-нибудь сериал с его разбитого ноутбука-трансформера, вдоль экрана которого пролегла трещина после неуклюжего падения на кафель. И все же… какой это несло смысл, когда сердце молчало? Для кого-то и в кафешке с фастфудом счастье, а кому-то и царский изысканный стол не в радость. Вадик же просто ничем не привлекал, он бы никогда не сумел понять ее. Она бы никогда не доверила правду о своей тайне.
Софья научилась не судить слишком быстро о людях, но от внутреннего одиночества ее ничто не избавляло. Она знала слишком много: ей открылось то, над чем бились астрофизики и исследователи космоса. Она знала, что есть другие миры, а там – другие люди. Но Сумеречный Эльф повелел никому не рассказывать, словно так определил ей посильное испытание молчанием. Другие миры, другие люди – сотни опасностей, нависших над ее не слишком справедливым миром.
И память об одном грозном чародее, который… все еще