Уистлер покачал головой.
– Что предвидеть?
– Вот! – Уистлер указал пальцем в сторону горизонта. – Барьер Хойла! С чего мы решили, что синхронный привод позволит обойти барьер Хойла?! А если нет?! А если сила воздействия барьера пропорциональна пройденному расстоянию? На восьми векторах у многих из глаз течет кровь… А что будет на восьмистах векторах?! Причем непрерывных?! Пройденных разом, в миллисекунду?! Синхронная физика наполнит космос сумасшедшими!
Уистлер болезненно засмеялся.
– Может, так и надо? – спросил я. – Может, он настолько чужой…
– Да, да, не ad astra, но ad dementia…
С севера поднимались облака, ветер настойчиво ставил их друг на друга, они набирали тяжесть, влагу, облака меняли цвет, наливались синевой, когда заходящее солнце коснется земли, облака окрасятся пурпуром, вокруг станет пурпур.
– Куда мы идем? – спросил Уистлер.
– Вероятно, в будущее, – ответил я.
– Нет, ты не понял… Сейчас мы куда?
Я запрыгнул на грузовую аппарель.
– Поразительно, как это похоже на Порт-Филлип…
Трюм «Тощего дрозда» оставался в темноте, свет был вокруг нас, я шагал уверенно в свете. Вдоль боксов с книгами, вдоль боксов с приборами, к правому борту, мимо боксов с эталонами для репликаторов, мы пробирались через трюм, Уистлер молчал, иногда звал Барсика, останавливался, вслушиваясь в тишину.
Я отметил изменения, произошедшие в трюме, – странные устройства, предназначенные для нужд синхронных физиков, исчезли – ни шипастых серебристых елок, ни решетчатых башенок, ни спиралей, на их местах располагались предметы не менее необычные – изувеченные строительные роботы, гигантские металлические вентили, оплавленные и разорваные, острые обломки скал в человеческий рост. Балласт, догадался я. Полезная нагрузка постепенно извлекается из трюмов, и ее место занимает балласт. При расчете вектора для прыжка должна учитываться масса смещаемого объекта, изменение массы на плече вектора – это дополнительные вычисления, это время, и снова дополнительные вычисления, бесконечное внесение поправок, поэтому для возвращения проще забить трюмы камнями и металлом.
Мы обогнули балласт и вышли к прочному корпусу. Здесь тоже располагались боксы, тысячи боксов в несколько ярусов, двинулись вдоль них по направлению к носу.
– В чем-то ты прав, – говорил Уистлер. – Как ни странно, но до сих пор нет ни одного сколь-нибудь вразумительного осмысления универсума, хотя в библиотеках философии пространства отведены целые секции. Наши философы ожидаемо ошибаются с методом, они не смотрят в небо восхищенными глазами Аристотеля, они описывают ойкумену в узлах и футах, языком пьянчужки-лоцмана, может, в этом просчет? Может…
– Здесь, – я остановился.
Боксы. Стандартные. Я снял крышку ближайшего.
– Это пчелы? – растерянно спросил Уистлер. – Зачем… тут пчелы?
– Думаю, Реген готовят к колонизации. Пчелы всегда первые, насколько я знаю…
– Ты, наверное, прав…
Пчелы оставались неподвижны, Уистлер погрузил ладонь в рамки, в черную блестящую массу.
– Интересные ощущения… – сказал Уистлер.
Он извлек руку, на ладони осталась пчела, прицепилась. Живая, вяло шевелила лапками.
– Насколько нам известно, барьер Хойла пагубно влияет на насекомых, выживаемость один к двадцати… – Уистлер потрогал пчелу. – Что-то с делением кислорода… Интересно, она будет летать? Вопрос в том, полет пчелы – это полет или что-то другое… барахтанье… отталкивание от воздуха… Это надо проверить, обязательно, в библиотеке, трактат «О полете»… кто-то же должен в этом разбираться.
Уистлер поймал пчелу за крылья. Вселенную постепенно заполнят пчелы, комары и сумасшедшие. Уистлер подкинул пчелу. Она упала на палубу.
– Долгая Труди. Дружелюбна, трудолюбива, неприхотлива… Как добывают воск?
– Думаю, его срезают с рамок.
– Всех рано или поздно срезают с рамок…
Уистлер поднял пчелу, растер ладонями, понюхал.
– Никогда не думал, что они так пахнут… У них, оказывается, технический запах. Может, они, как Барсик, ненастоящие?
Уистлер зачерпнул из улья еще несколько пчел, смял их в кулаке, я смотрел на происходящее с недоумением.
– Ты сможешь отличить настоящую пчелу? – спросил он. – От ненастоящей?
– Нет… А зачем нужны ненастоящие пчелы?
– Не знаю… Они наверняка лучше работают. Больше приносят, меньше потребляют… Не жалят. На Регене у пчел не будет врагов, зачем им жало? Но вот как понять, настоящая она или нет…
Уистлер приложил кулак к щеке.
– Нет, непонятно… Надо обязательно обдумать этот вопрос, это интересно… Сюда бы Сойера, ему бы понравилось… Спасибо, Ян, теперь я знаю, где раздобыть воск.
Уистлер аккуратно закрыл крышку улья, затем крышку бокса.
– Кстати, я видел у реки цветочки… похожие на ноготки… так что не исключено, что наши пчелы тут преуспеют. Лет через пять можно будет попробовать регенский мед, он будет горек, тягуч, прекрасен…
Уистлер улыбнулся грустно.
– Тундровый мед жидкий, – возразил я. – И не горький, сладкий скорее.
– Ну пусть жидкий… Ян, все боятся признать, но причина есть.
– Причина чего? – не понял я.
– Того, что Земля терпит синхронных физиков. Одиночество. Одиночество!
Уистлер достал из кармана комбинезона самолет.
– При заданных условиях мы обречены на одиночество. За каждой сломанной стеной обнаруживаются сотни новых. Еще Сойер говорил, что гиперсвета мало… медленно, очень медленно. Элементарные расчеты показывают, что для поисков нам не хватит времени. Даже если удастся справиться с барьером Хойла, даже если на порядок продлить длину векторов, шагнуть за предел невычисляемости и повысить мощность навигационных систем, увеличить емкость накопителей… Всего этого не хватит, чтобы переплыть белые волосы…
Уистлер разорвал самолет на три части, на три полосы, и каждую полосу на три полосы.
– Одиночество сводит нас с ума. – Уистлер мял бумагу. – Мысль о том, что, кроме нас, в небе никого, отвратительна, противоестественна, безобразна, невыносима для каждого… Мало кто в этом признается… Одиночество слишком искусственно, одинокая рыба в пруду… Как одинокая рыба оказалась в пруду?
Уистлер сплел из бумажных полос кривоногого человечка с большой головой, на ногах человечек не держался.
– Одиночество… Тишина, тоска…
– Я думаю, хорошо бы…
– Не говори, что собираешься навестить Уэзерса, – догадался он. – Я сам его навестил вчера. В профилактических видах.
– И что?
– Полярный день, – ответил Уистлер. – Уэзерс утверждает, что это полярный день, он такой же дурак, как все…
Уистлер замолчал.
– Что? – с опаской спросил я.
– Вдруг возникла забавная идея… Я решил посмотреть, влияет ли на способность полета…
Опять замолчал.
Я хотел взять бумажного человечка, но Уистлер смял его в комок.
– Бред, разумеется, но в нашей ситуации… В нашей ситуации чего только в голову не придет. А что, если это другая гравитация?
– То есть? – не понял я.
– Если на Регене существует иная разновидность гравитации? Вариативная плотность поля? Хойл, кстати, не отрицал такую возможность, если ты помнишь, уточненная модель строится