Ховер не улетал.
– Время вернется к нам, – пообещал Уистлер. – Время вернется, понимаешь?
– Нет, – признался я.
– Кассини уверен, что «жидкая свеча» рождает чудовищ. Но не понимает, каких именно… Он… он что-то подозревает про сороку… Не может же он быть полным дураком… раньше не был.
– Мы когда-нибудь отсюда улетим? – недовольно спросила Мария, откинув фонарь.
Мы вернулись домой.
После обеда я помогал в библиотеке, носил книги из «Тощего дрозда», расставлял по полкам, отмечая, что матерчатые переплеты нравятся мне гораздо больше пластиковых и бумажных. Мария вносила дополнения в старые учетные карточки и заводила новые, записывала в них данные, помещала карточки в сканер и заносила в каталог, все по старинке. Я предлагал вносить книги в каталог по электронным меткам, но Мария сказала, что спешка тут ни к чему, испытанные методы самые надежные, в библиотечном деле это важно. Мария каталогизировала, я носил книги и бродил по хранилищу. Я находил следы Уистлера: книги, в основном перевернутые или забытые на столиках, оставленные на полу, сложенные стопками у стен. Уистлер бродил по библиотеке и читал. Я думал, что он работает над параметрами синхронизации, но он, похоже, работал не только над этим. Сначала я переворачивал книги, возвращал их на полки, но Мария запретила это делать, предположив, что в расположении книг может таиться важный для синхронной физики смысл. Синхронная физика, имплозия, лестница или колодец.
– Действительно, «Старение лестниц», я проверила. Про что может быть «Старение лестниц»?
– Лестницы как люди, – ответил я. – Всегда стареют с середины.
Глава 12
Рукопись, найденная в исступлении
– Опять? – усмехнулся Кассини.
Мария виновато вздохнула. Окна сегодня вертикальные.
– Хорошо, я объясню… я расскажу… Угощайтесь, друзья, кофе сегодня удался.
Это правда, удался.
– Начну издалека. Мы до сих пор, к сожалению, не имеем надежного и простого инструмента для отделения гениальности от безумия. Идеи, продвинувшие человечество по пути прогресса, зачастую кажутся абсолютно безумными, равно как и наоборот: алгоритм, который позволил бы надежно отделять зерна от плевел, увы, не создан…
Кассини рассказывал, я смотрел в окно. День. Я перестал различать день и ночь, солнце не заходит, его не видно за тучами, но оно здесь, Рея. Рассказ, как водится, начался с проклятий в сторону синхронной физики.
– Механизма отбора нет, вместо того, чтобы нянчиться с синхронистикой, мы могли бы разработать новую методологию, язык, на котором будет говорить наука следующую тысячу лет! Но мы потерялись среди фата-морган, мы бродим в трех соснах, вокруг туман…
С утра заглянул Шуйский, объявил, что сегодняшняя сессия Жюри отменяется, вернее, переносится. Я намеревался поработать в библиотеке, но Мария сказала, что договорилась с Кассини, она хочет задать ему пару вопросов, увидимся в баре.
Я пришел первым. Одному тяжело, в баре прохладно и безлюдно. Я проверил репликатор, он действительно не работал. Сбой слоя. Разумно.
Кассини и Мария появились вместе, Кассини приветствовал меня и быстро проговорил:
– Похоже, мы окончательно обречены. Зря я согласился на это. Зачем вы согласились на это? Молодые люди, признаюсь как на духу, – вдова отравилась груздями… это из… не помню откуда…
– Рольф, вам это не к лицу, – заметила Мария. – Лучше сварите кофе и расскажите нам про эксперимент.
– Но потом я пойду, хорошо? – капризно попросил Кассини. – Сегодня я не в форме…
Держался странно, покачивался, много и бестолково двигал руками, улыбался.
– Сегодня я не в фокусе…
Кассини сварил кофе, налил нам по большой кружке, тяжело сел напротив и стал рассказывать, то и дело позевывая.
«Феномен колибри» фиксировался неоднократно в течение двадцатого и двадцать первого веков. Долгое время считалось, что это мистификация, технические средства второй половины двадцатого века вполне позволяли ее осуществить, мистификация, ошибка наблюдателя – колибри легко спутать с шершнем, бражником, с большим шмелем, серьезные ученые никогда не рассматривали сообщения о наблюдении колибри на территории Европы. Все изменилось после экспедиции Казанского университета, биологи изучали фауну Верхней Волги и в пойме Вексы обнаружили несколько экземпляров хризоламписа москитного.
– Это такая розовенькая птичка, чем-то похожая на микроскопического кулика…
Я слушал.
Версия переноса птиц воздушными потоками не выдерживала критики, розыгрыш исключался, колибри были явно включены в местную экосистему – питались нектаром и чувствовали себя превосходно, что было бы невозможно в случае мистификации. Орнитологи вспомнили о вполне документированных наблюдениях необычайно быстрого перемещения ласточек – птиц, окольцованных утром на побережье Финского залива, вылавливали в обед над Гудзоном. Вновь возникла теория «короткого пути».
– Тоже не выдерживающая никакой критики, – подчеркнул Кассини. – И вызывающе антинаучная. Вдова объелась сморчками, и сбылся ей попугай…
Мария согласно слушала, я терпеливо слушал, смирившись с тем, что мне, как человеку малосведущему и постороннему, предстоит выслушать множество связанных с синхронной физикой историй. Это может пригодиться для работы Большого Жюри. И множество не связанных с физикой историй. Все на Регене любят рассказывать истории, и Мария тоже.
Кассини продолжил про колибри.
Кофе горячий.
Когда споры вокруг «короткого пути» поутихли, Всеволод Колычев предложил идею еще более безумную. Она была невероятна настолько, что всерьез ее не воспринял никто, оспорить ее не пытались, а Кассини обратил внимание на биолога.
– Я всегда различу в человеке искру! Это… это моя особенность, если хотите… Я сорок лет собираю эти идеи, всю жизнь… Это вам не жалкие анекдоты!
Я слушал.
Колычев предположил, что некоторые птицы способны на долю микросекунды создавать область, близкую к абсолютной неподвижности, «точку Немо». Именно это позволяет им практически мгновенно перемещаться в атмосфере планеты. По мнению Колычева, подобным качеством, возможно, обладают еще кошки и китообразные.
Колычев был из семьи известных морских биологов, наверное, это сыграло свою роль – детство он провел с отцом в экспедициях, изучая язык косаток и пути их миграции. Еще отца Колычева, как и многих океанологов, интересовал механизм, с помощью которого косатки ориентировались в просторах океана. Гипотезы о феноменальной генетической памяти, о необыкновенной чувствительности к плотности, температуре и вкусу воды, магнитным линиям его не устраивали. По представлениям Колычева-старшего, существовало некое чувство, приобретенное китами за миллионы лет эволюции. Это чувство не имело никакого отношения к эхолокации и шумам океана, определить его физическую природу не удавалось, но факт оставался фактом – косатки, изъятые из привычных ареалов обитания, без труда находили дорогу домой за тысячи миль. Косатки, родившиеся и выросшие в неволе и выпущенные на свободу, безошибочно возвращались к своей