Мария сказала, что искусственные звери не чешутся, во всяком случае, не расчесываются до выпадения шерсти, а Уистлер ответил, что он думал так же, но, похоже, ошибался – Барсик слишком стар, и сбои все-таки начались, он расчесывается не в первый раз. Прогулки Барсика успокаивают, но пантера отказывается гулять в одиночку, боится потеряться, что поделать, электронная старость мало отличается от обычной, и если вдруг завтра Барсик околеет, Мария не простит себя, вся измучается совестью, сама станет чесаться, чесаться.
Тогда Мария согласилась.
Мы отправились к эллингу, по пути заглянули в столовую, взяли пироги и морс, Уистлер никак не мог остановиться, смеялся, набирал пирогов разных видов, укладывал их в корзину, рассказывал про неприличное изобилие белок в лесах Европы.
– …необыкновенное, невероятное количество! Их стало так много, что это постепенно становится угрозой, белки сожрали буквально всё – молодь сосен, кедров и других деревьев, сожрали птиц, лягушек, ежей, вымирают леса, исчезают виды. Хуже того, белки стали объединяться в стаи и терроризировать более крупных животных.
Я попытался вспомнить, сбиваются ли белки в стаи или предпочитают жить персонально, стай никогда не видел, во всяком случае, на Путоране. Но все меняется.
– Они вытеснили из ареалов обитания куницу и соболя, своих естественных врагов! Более того, они их сожрали, хотя призваны питаться орехами…
Корзину с пирогами и морсом поручили мне, пока пересекали холл, я почувствовал аппетит, съел пирог с рыбой, Уистлер продолжал про белок.
– Куницы и соболя сложили с себя полномочия, ну и что бы вы думали? Наши умники предложили ввести в экосистему несколько сотен искусственных, особо улучшенных куниц! Но как быть с этикой? Этично ли снабжать искусственных куниц охотничьим инстинктом? Делать их убийцами?
Барсик тащился за нами, иногда останавливаясь, словно вспоминая, что ему делать дальше, тогда останавливались и мы, дожидались.
– Проблема неразрешима, – говорил Уистлер. – Мировой Совет рассматривает вопрос экспатриации – погрузить максимальное количество белок на грузовой звездолет и вывезти их на окраины ойкумены… допустим, на Альберту, там подходящие леса, а белка…
Мы покинули здание Института, вышли на воздух, снаружи и в самом деле пахло горькими цветами.
Белка бежит вниз по мировому ясеню.
– Сегодня твои анекдоты не смешны, – сказала Мария. – Отчего так?
– Есть много причин, но главная в том, что ты не любишь белок, – ответил Уистлер. – А между тем у белки есть развитое духовное измерение, белка неслучайна, помните… Помните, Один послал именно белку, чтобы та прогрызла алмазные скалы и добыла заветный мёд поэзии… С тех пор непокойная рататоск упрямо точит небесный свод, торопится вверх по великому ясеню…
Белка бежит вверх по великому ясеню.
– Я намерен обратиться к Штайнеру со служебной запиской, я предлагаю сделать сомневающуюся белку символом синхронной физики… Сомневающаяся белка или белка сомнительная? И есть ли разница? О, это буря…
«Тощий дрозд» продолжал висеть над стартовым полем. Грузовые порты открыты, аппарели опущены, как всегда никого, терминал пристыкован.
– Но Штайнер безмолвствует! Вы давно его видели? Я послал ему четыре служебных записки, первая, между прочим, о барьере Хойла…
Уистлер забыл про белок и, пока мы шагали к эллингу, рассказывал про донесения, посланные им Штайнеру, сегодня управление ховером взял я.
Мария сидела рядом, Уистлер за мной, Барсик там же.
Ховер поднимался вдоль правого борта «Тощего дрозда».
Я ответил «самолет».
– В нашей библиотеке прекрасный отдел космологии, особенно секция с картами, я наткнулся совершенно случайно… Вы видели атласы ойкумены? Карты новых миров, неизвестные материки, безымянные моря, горы, хребты… Сотни миров ждут нас… и не дождутся никогда… Тысячи миров над нами…
Я вдруг подумал, что никогда не видел ночного неба Регена. Стоит посмотреть.
– Вы знаете, атласы ойкумены и звездные каталоги имеют весьма странные пересечения, Мессье, Глизе, Цян… Вы видели?
Мария молчала. Она была все-таки не в настроении, а Уистлер, наоборот, то и дело смеялся, трепал за загривок Барсика и высвистывал самодельные мелодии.
– Я не видел, – сказал я.
Каждую осень в нашем саду пахло так: сладкой плесенью, торфом, землей, горелыми листьями.
– Предлагаю сегодня вечером отправиться в отдел космологии, – сказал Уистлер. – Возьмем пирогов с… черемухой… или с грибами… я видел меню, там опять пироги… Везде пироги, Мария, какие самые любимые твои пироги? Постой, я угадаю – конечно же, с дроздами!
– Это не смешно…
– Отчего же, пирог с дроздами – это питательно, это традиционно, все библиотекари ценят пирог с дроздами… Тебе ли, Мария, не знать? Когда мне было двенадцать, с моим отцом случилась странная история, я сейчас расскажу… С вами случались странные истории?
– Нет, – сказала Мария.
Она снова приложила щеку к сапфиру, в кожу медленно впитывалась бирюза.
– Да, – сказал я.
– Мой отец занимался дальней связью, – продолжал Уистлер. – Квантовыми коммуникаторами, это примерно то же самое…
Мария улыбнулась.
– Примерно то же самое, что синхронная физика… разумеется, на более примитивном уровне, запутанность, обратный перенос… Кстати, сам Сойер этим в молодости увлекался, его первые эксперименты основывались на работах Вустера…
– И ничего не получилось. Не получилось ничего.
– С чего ты решила? Может, напротив, все получилось…
– Первая порция утреннего вранья, – объявила Мария.
– Нет, действительно, наша цивилизация оценивает исключительно позитивный результат, однако неудача не менее ценна. Если на минуту представить ситуацию…
– Пожалуйста, Уистлер, не начинай, – попросила Мария. – Вранье с утра невыносимо… Хотя бы после обеда, прояви гуманизм…
– Послеобеденное вранье вредно для душевного здоровья, вечернее вранье нелепо, нам остается лишь утреннее, – тут же ответил Уистлер. – К тому же, моя милая Мари, утреннее вранье необычайно стимулирует мысль… ты просто явно не в духе… Так вот, история…
Я отметил, что сегодня не особо хотелось слушать Уистлера, но он не замолкал, не замолкал.
Его отец пытался построить передатчик, основанный на эффекте квантовой запутанности, и много работал в пространстве, иногда отсутствовал по несколько месяцев, а Уистлер с мамой его жили на Иокасте. Однажды отец не вернулся, мама отправилась его искать, а когда нашла, то выяснилось, что отец не узнает ни ее, ни сына. Он прекрасно, в ярких и подробных деталях помнил свою жизнь, но семья в ней отсутствовала. Примерно через месяц память начала восстанавливаться, но окончательно забыть о своей жизни без семьи он так и не смог, в его голове существовали две одинаково убедительные реальности. Сам отец полагал, что это каким-то образом связано с его