Таким образом, человеческие общества так сильно разнятся степенью и интенсивностью сотрудничества, поскольку в разных обществах в ходе культурной эволюции возникли разные социальные нормы. Эти нормы оказывают сильнейшее психологическое воздействие, поскольку нередко задействуют врожденные механизмы, которые влияют на наши мотивы, гормональный фон, суждения и восприятие и делают нас более или менее склонными к сотрудничеству в разных контекстах.
В целом этот культурно-генетический коэволюционный процесс позволяет преодолеть главные трудности в понимании особой природы человеческого сотрудничества. Он объясняет не только почему наш вид склонен к сотрудничеству настолько больше других, но и почему человеческая кооперация (1) так сильно различается в разных обществах и разных поведенческих сферах (дележ пищи, оборона общины, участие в обрядах и пр.), (2) так сильно укрепилась в последние 10 тысяч лет, (3) так сильно зависит от культурного обучения, (4) опирается на те же репутационные механизмы, которые действуют во многих сферах, где не предполагается сотрудничества, например при соблюдении пищевых табу и в ритуальных практиках, и (5) поддерживается в разных обществах сильно различающимися системами стимулов, в число которых входят награды, наказания, признаки статуса и избирательная эксплуатация нарушителей норм[473].
Почему мы кажемся такими умными по сравнению с другими животными?
Прежде всего надо понять, что вы не стали бы такими умными, если бы не получили доступ к колоссальному хранилищу ментальных приложений из огромного запаса наследуемых через культуру практик и ноу-хау и не скачали себе эти приложения. Полный список всего, что я здесь упоминал, довольно длинен и рассеян по многим главам. Приведу краткий перечень ментальных инструментов, которые вы никогда не сумели бы изобрести самостоятельно, но получили в свое распоряжение: десятеричная система счисления, дроби, единицы времени (минуты, часы, дни и т. д.), блоки, огонь, колесо, рычаг, одиннадцать названий основных цветов, сила ветра, письменность, упругая энергия, умножение, чтение, воздушные змеи, всевозможные узлы, трехмерные системы координат и подчинительные союзы. И, как я отмечал в главе 16, что-то из этого установлено у вас в мозге как встроенное программное обеспечение, а что-то уже превратилось в “железо”. Если вы это читаете, можно ручаться, что ваше мозолистое тело, информационное шоссе, соединяющее полушария мозга, толще, чем у человека неграмотного.
Если же мы отправимся в прошлое и, перебирая век за веком, рассмотрим случайных людей из числа тогда живших и проверим, какие у них в голове хранятся приобретенные через культуру ментальные инструменты, окажется, что те, которыми располагаем мы, постепенно исчезают. Мы то и дело будем обнаруживать другие превосходные ментальные инструменты и способности — умение быстро считать в уме, острое подводное зрение, массу неочевидных эвристических земледельческих приемов, ментальные карты для чтения звериных следов и развитое обоняние. Как я уже отмечал, многие такие ментальные инструменты даются не бесплатно. Скажем, приобретение одиннадцати названий для основных цветов повысило у нас способность различать цвета, помеченные разными лингвистическими ярлыками, но снизило способность различать оттенки в пределах одного ярлыка. А, например, биологические категории, хотя и способны высветить важные отношения (пингвины — птицы, значит, они откладывают яйца), скрывают другие важные отношения (пингвины водоплавающие, поэтому кости у них сплошные, а не полые, как у большинства других птиц). Тем не менее очевидно, что в прошлом людям хуже удавалось многое из того, что мы сейчас считаем показателями “ума”. Скажем, если бы мы измерили их коэффициент интеллекта по современной шкале, оказалось бы, что на второй нашей остановке — в 1815 году — коэффициент интеллекта среднего американца ниже 70[474].
Вспомните, как люди относительно менее окультуренные, то есть дети, показывают себя по сравнению с обезьянами, и молодыми, и старыми. Если бы люди были оборудованы более мощным врожденным “железом”, можно было бы ожидать, что эти дети, чей мозг значительно больше, чем у обезьян, с которыми они соревновались, не оставят от своих косматых собратьев мокрого места. Однако в самых разных когнитивных сферах они обычно играли вничью. Дети явно опережали обезьян лишь в области культурного обучения, как мы видели и в главе 2, и далее, в главе 12, на примере экспериментов с кумулятивной культурной передачей. Разумеется, по мере того как дети взрослеют и скачивают вышеупомянутые приложения, они быстро обходят обезьян во всех когнитивных сферах. Напротив, молодые обезьяны с возрастом не учатся лучше решать эти когнитивные задачи.
Все это, естественно, заставляет задаться вопросом, откуда берутся столь изысканные психологические инструменты, сложные артефакты и режимы тренировок, которые делают нас умнее, если их не порождает индивидуальный гений. Ответ в том, что их порождает при помощи кумулятивной культурной эволюции наш коллективный мозг, причем зачастую никто не подозревает, что происходит. Благодаря сочетанию социальности и таланта к культурному обучению информация в виде идей, орудий, практик, догадок и ментальных моделей перетекает от человека к человеку, комбинируется с другой информацией и постепенно совершенствуется, поскольку фильтры отбора — избирательное обучение, репродуктивный успех и межгрупповая конкуренция — что-то отбрасывают на свалку истории, а что-то выдвигают на передний план и передают следующему поколению. Уникальные достижения гениев-одиночек — редкость, поскольку, как показывает история, если уж тектонические силы кумулятивной культурной эволюции сузили пропасть познания в каком-то месте настолько, что ее под силу перешагнуть одному человеку, часто этот шаг независимо делают несколько человек[475].
Важнейшую роль размера и социальной взаимосвязанности коллективного мозга я показал на примерах Тасмании, Северной Гренландии и Океании, а также проиллюстрировал лабораторными данными. Мало того что большой коллективный мозг усиливает и ускоряет культурную эволюцию: если размер или взаимосвязанность группы внезапно сокращается, эта группа может начать коллективно терять культурное ноу-хау в череде поколений.
Все это означает, что мощь коллективного мозга группы зависит от ее социальных норм и институтов. Вот почему в главах 9 и 10 я делал упор на важность связей с родственниками по браку (свойственниками) и на узы, создаваемые у охотников-собирателей обрядами и правилами обмена, поскольку именно эти отношения, сформированные культурой (а не генеалогическим родством), питают и увеличивают коллективный мозг группы. Таким образом, подобные социальные институты отчасти становятся причиной, почему растущие популяции (носители пама-ньюнгских, инуитских и нумских языков) опережали в технологическом