Конечно, мы, люди, обладаем выдающимися способностями строить причинно-следственные модели устройства мира. Но стоит задаться вопросом: почему? Я считаю, что сначала культурная эволюция стала порождать все более сложные практики и технологии с участием, скажем, химических реакций (жженые ракушки в маисе), сжатого воздуха (духовые ружья), аэродинамики (прямые гладкие копья), удлиненного плеча силы (копьеметалки), энергии упругости (луки) и т. д. и т. п. Чтобы эффективнее учиться и передавать эти ценные элементы культуры, нашему виду необходимо было обрести способность к “обратному проектированию” — к созданию, как я говорю, причинно-следственных мини-моделей. Они помогают обучающемуся при адаптации к разнообразным условиям контролировать достижение намеченных результатов, в том числе промежуточных, необходимых для исполнения задачи. Например, чтобы выпрямить копье, нередко требуется сложный процесс, включающий вымачивание, нагрев, шлифовку и полировку. Ученик должен понимать, что вся эта процедура нужна, чтобы копье получилось прямым, гладким и сбалансированным, поскольку чем копье прямее, глаже и сбалансированнее, тем точнее оно попадает в цель. Помня об этом, изготовитель копья периодически проверяет древко, достаточно ли оно прямое, гладкое и сбалансированное, и бросает его, чтобы испытать на меткость. Если копье не очень точно попадает в цель, мастер знает, что делать: шлифовать и полировать дальше. Это и есть начало причинно-следственной модели, поскольку обучающийся понимает: этот протокол — причина (или должен стать причиной) того, что копье получается прямым, гладким и сбалансированным, а эти качества — причина предсказуемости траектории его полета, а значит, и точности попадания.
Я хочу сказать, что способность конструировать и усваивать подобные причинно-следственные мини-модели развилась у нас в ходе генетической эволюции, поскольку способствовала культурной передаче. Давление отбора, движущее этим эволюционным процессом, было вызвано появлением более сложных орудий, практик и технологий. Согласно таким представлениям, способность конструировать причинно-следственные мини-модели — не причина появления сложных орудий и практик. Культурная эволюция все более сложных орудий и практик сначала привела к появлению этой когнитивной способности, а потом они вместе создали культурно-генетический коэволюционный дуэт. Именно поэтому, как мы видели, наблюдение за тем, как кто-то использует артефакт, запускает у нас механизм поиска причинно-следственных связей гораздо быстрее, чем в случае, когда мир просто предоставляет нам ту же самую причинно-следственную информацию. В общем, мы умнее других животных по целому ряду причин, как культурных, так и генетических, однако главное причинно-следственное объяснение состоит в том, что наш вид нашел мостик через Рубикон и кумулятивная культурная эволюция постепенно набрала ход на другом берегу.
Да, мы умны, но не потому, что стоим на плечах гигантов или сами гиганты. Мы стоим на плечах очень высокой пирамиды хоббитов. Чем ближе к вершине, тем, безусловно, выше сами хоббиты, но на самом деле мы видим так далеко благодаря тому, что их так много, а не потому, что кто-то из них особенно высокого роста[476].
Все это происходит и сейчас?
Да, все это происходит и сейчас. Кумулятивная культурная эволюция, межгрупповая конкуренция и культурно-генетическая коэволюция идут до сих пор и в последние 10 тысяч лет только ускорились[477]. Мировой климат наконец стабилизировался, добывать и производить пищу становилось все легче, и межгрупповая конкуренция обострялась, способствуя появлению новых институциональных форм, что приводило к возникновению все более многолюдных обществ. Эта конкуренция в конечном итоге породила и распространила новые социальные нормы, которые благоприятствовали доверию, справедливости и сотрудничеству с незнакомцами, а их подкрепили самые разные политические, религиозные и социальные институты, со временем усложнявшиеся[478]. Среди политических институтов нужно упомянуть законы, суды, судей и полицию — которые еще сильнее закрепили обычное отслеживание и систему наказаний на уровне общины, руководившие жизнью малых человеческих сообществ с незапамятных времен. В сфере религии появлялись, распространялись и комбинировались новые пакеты верований в сверхъестественное, ритуалов и норм. Со временем эти процессы породили новых “верховных богов”, которых волновала нравственность верующих и даже чужаков и которые оказывались все лучше экипированы для отслеживания (всеведение) и наказания (геенна огненная) нарушителей норм. Разрабатывались и распространялись новые общинные обряды, которые сочетали критерии престижа и конформности с демонстрациями правдивости утверждений, или ДПУ, что способствовало усилению веры в новых богов и образованию более многочисленных сообществ верующих, которые выходили за пределы локальной общины или племени[479]. В результате современные религии, подобно нашим политическим институтам, совсем не похожи на религии и обряды, существовавшие на протяжении большей части эволюционной истории нашего вида, хотя все они созданы одними и теми же культурно-эволюционными процессами.
Что касается социальных институтов, некоторые древние общества даже начали создавать пакеты социальных норм, которые способствовали распространению и ужесточению правил, требовавших, чтобы у мужчины, даже богатого, была всего одна жена, и не больше (одновременно)[480]. Это странно, если учесть, что в 85 % человеческих обществ мужчины могут брать несколько жен. Нормативный моногамный брак, вероятно, так широко распространился потому, что, опираясь на различные аспекты человеческой психологии, он подавляет конкуренцию между мужчинами внутри общества, а это снижает уровень преступности, насилия, в том числе сексуального, и убийств, повышая при этом здоровье и выживаемость младенцев, отчасти благодаря тому, что мужчины вкладывают больше ресурсов в своих детей (подробнее об этом чуть дальше). Самая поразительная черта институтов современного мира, в том числе тех, которые регулируют брак и религию, состоит в том, что большинство людей так до сих пор и не понимают, как и почему эти институты работают и как они задействуют различные особенности нашей врожденной психологии и меняют наш мозг и биологию. Здесь все осталось по-прежнему.
С точки зрения технического прогресса крупные общества, которые часто были взаимосвязаны торговлей и миграцией, особенно по географическим параллелям (в широтном направлении), обладали более крупным коллективным мозгом и поэтому продолжали накапливать все более сложные орудия, технологии, практики и запасы ноу-хау. В этом можно убедиться на примере самых сложных технологических наборов, которые мы обнаруживаем на каждом из континентов примерно в 1500 году. Самые сложные орудия и объемное ноу-хау были, безусловно, в Евразии и возникли отчасти в результате синергетического культурного обмена между разными областями Ближнего Востока, Китая, Индии и Европы. На другом краю спектра оказались Австралия и Новая Гвинея. Австралия — самый маленький континент, и его положение усугубляют еще и бесплодные центральные пустыни, а Новая Гвинея — мини-континент, точнее, очень большой остров. Промежуточные места занимали Северная и Южная Америка — они большие, но вытянуты с севера на юг, что еще сильнее осложняется резким сужением в районе Дарьенского пробела в Панаме,