Глава 18
Добро пожаловать домой
Я почти уверен в том, что именно Наполеон дал имя воину, который повернул Великую армию Франции от ворот Москвы. «Я был побежден не русскими, – рычал Бонапарт, – Я был побежден генералом Зима». Я не сомневаюсь и в том, что сто тридцать лет спустя Адольф Гитлер, возможно, со слегка меньшим хладнокровием думал так же, когда немецкие армии отступали от Москвы и от Сталинграда. Но к нам на Фолклендские острова этот генерал опоздал. Конечно, он появился. Мы знали, что он в конце концов придет. И он появился вечером в день капитуляции аргентинских сухопутных войск, опоздав на шестинедельную кампанию всего на семь часов.
«Шеффилд» и «Ковентри» до войны
В течение всего полудня ветер с Антарктики усиливался, накатывая по волнам ледяной холод. Это началось в полдень, примерно тогда, когда генерал Менендез запросил о перемирии. В 22.00 по Гринвичу генерал Зима был в полной красе – со снежной бурей. Порывы ветра достигали ста миль в час – Фолклендские острова пронизывались белым хлестким снегом и градом. Я слышал, как проливной дождь со снегом хлестал по переборкам моей каюты на острове «Гермеса». Море бурлило, ночь была безлунной, и холод на палубе был почти невыносим. С учетом холодного ветра казалось, что температура воздуха понизилась до минус 16 градусов по Цельсию. Это не те условия, которые господствуют ближе к полюсам, где волны обрушиваются на нос корабля и сразу замерзают на его надстройке. Этот холод создается в основном ветром. Он пронизывает до костей промозглостью и сыростью, по сравнению с которой шотландские озера в январе кажутся похожими на Гонолулу
Но бушующий за переборкой моей каюты зимний шторм не мог отвлечь меня от главной неотложной проблемы этой ночи: что делать с теми находящимися на берегу тринадцатью тысячами аргентинских военнопленных. Многие из них, как мы полагали, для таких условий были плохо одеты и голодали. Тогда я впервые и подумал о прибытии генерала Зима. Если бы он появился здесь десять дней назад, то не оказал бы большой помощи аргентинцам. Их высшее командование не смогло бы обеспечить авиационную поддержку окапывающимся на высотах солдатам. Но я думаю, что нас он прикончил бы. Корабли и суда не менее уязвимы, чем армии Наполеона и Гитлера в России. В особенно плохую погоду бедствия на море случаются чаще. Потоки соленой водяной пыли атакуют электрические схемы, а кристаллы соли забивают механические системы. Лед и снег также опасны. Такие трудности прогнозировались еще в середине апреля, побуждая нас двигаться и решать все задачи до наступления плохой погоды. Сейчас, наяву, реальность бушующих зимних ураганов в Южной Атлантике не стала менее жуткой.
Теперь уже можно сказать, что нам в ходе этой войны довольно повезло с погодой. Она была совсем не такая плохая, как мы ожидали, и конечно, не такая плохая, как о ней продолжала говорить пресса. Журналисты, конечно, имеют чересчур развитое чувство любительского драматизма. На самом деле почти все последние девять дней мы работали при холодном ярком солнечном свете. Были, естественно, и неприятные моменты – несколько штормов, когда море особенно свирепствовало. Однако такой ужасной погоды, как при капитуляции аргентинских войск, не было. Запись в вахтенном журнале свидетельствует, что в ту ночь в районе ударной группы шторм достигал силы 12 баллов (120 миль в час). Конечно, на полетной палубе «Гермеса» хорошенько сквозило, но я не завидую тем, кто окажется в такую погоду на маленьком фрегате.
Однако я бы предпочел находиться в своем стальном доме в море, чем среди скученных в эту штормовую ночь на берегу, без крыши над головой, солдат обеих сторон. Я думал о проблемах гипотермии, болезнях ног и пневмонии. Меня мучил вопрос, как нам справиться с колоссальной административной проблемой расчистки изодранных остатков побежденной армии Гальтиери.
О чем я не думал, так это о возможности любого серьезного празднования победы, хотя позволил себе роскошь выкурить первую за восемь месяцев сигарету. Более того, я все еще не верил в то, что мы уже победили, даже после сообщений о белых флагах в Порт-Стэнли и о «Юнион Джек», реявшем над домом правительства. Я не был уверен, что мы разбили их военно-воздушные силы, что они не могут снова появиться через четыре минуты после оповещения об их обнаружении, как было в случае потопления «Шеффилда». И хотя их флот, кажется, прочно стоит в гавани, он все еще физически способен выйти в море и воевать.
Ясно было и то, что аргентинские солдаты на Фолклендских островах уже свое получили, а их командующий сдался. Но это может считаться только «местной капитуляцией» и не более. Никто ничего не сказал о капитуляции в Буэнос-Айресе, никто не сообщал мне о том, что аргентинская военная машина капитулировала перед нами безоговорочно и война закончена. Бесспорным аргументом было то, что эта война и не объявлялась, а следовательно, нет никаких оснований считать ее оконченной. Ничто не могло убедить меня в том, что мы могли расслабиться. Я знал, что аргентинцы могут дождаться триумфального прибытия «Гермеса» в гавань Порт-Стэнли и после этого нанести «Скайхоками» сильный удар, который изменит равновесие сил в их пользу еще до ланча.
Мне доложили, аргентинский командующий что-то подписал, но это не давало никаких гарантий. Лист бумаги – это всего лишь лист бумаги (в чем в свое время убедился Невилл Чемберлен), тем более, что это лист бумаги местного значения. Настолько мне было известно, параллельно с отставкой Менендеза генерал Гальтиери требовал предпринять последние отчаянные усилия. Были некоторые неотложные причины, побуждающие меня уже сегодня ночью, в первые часы «мира», направить «Гермес» в сторону берега. Его полетная палуба была значительно лучше вертолетной базы в пункте базирования ВМС в Порт-Стэнли с единственным заброшенным домом и несколькими бетонными фундаментами для металлических ангаров. Но я ни за что бы так не поступил – без «Гермеса» и без «Харриеров» оперативное соединение было бы фактически беззащитным, а мы были в восьми тысячах миль от дома. Я не доверял аргентинцам ни на мгновение.
Итак, «Гермес» лежал в дрейфе вне ВИЗ, а я