Глафира Семеновна видела все это, ревновала толпу к американкам и в досаде и злости грызла свой носовой платок. Она сидела на галерее, поместившись в стульях, отдающихся по десяти сантимов. Около нее были доктор и муж, но ни один из ее вчерашних поклонников к ней даже не подошел. Все они были поглощены новинкой, приезжими американками. Глафира Семеновна видела, как проковылял за ними, мимо нее, генерал Квасищев в своем потертом пиджаке и пыльной шляпе, но не остановился, чтобы поздороваться с ней, видела лорда, видела итальянского певца, бегущих в толпе, но они даже не поклонились ей, до того были увлечены американками. Между тем она рассчитывала, что упоминание о ней в газете еще больше возвысит ее славу.
– Итальянец-то какой невежа! – сказала она мужу. – Бежит мимо и хоть бы кивнул.
– Денег у меня вчера просил взаймы, когда мы были в казино, а я не дал – вот и пробежал мимо, – отвечал Николай Иванович. – Двести франков просил. Теперь уж, матушка, поставь над этим поклонником крест.
– Вы про певца? Картежник, – прибавил доктор. – Он проиграл уж здесь в казино в баккара два бриллиантовых перстня и серебряный бритвенный прибор, который ему поднесли, по всем вероятиям, его поклонницы. Я с моим патроном был в лавке «Оказьоне»… Здесь лавка такая есть, где продаются разные случайные вещи. Мой патрон искал старую бронзу… Так вот в этом «Оказьоне» нам предлагали и его бритвенный прибор, и его перстни. Он сдал их для продажи, разумеется взяв под них деньги.
К супругам Ивановым подбежал Оглотков, поздоровался, потряс французской газетой и спросил Николая Ивановича:
– Читали про себя?
– Еще бы… Ужас что сочинили! Ну да пущай… – самодовольно отвечал тот и махнул рукой.
– Счастливец! – хлопнул его по плечу Оглотков. – Просто счастье… Человек только глаз подбил себе, и уж о нем невесть что в трубы трубят, а я на прошедшей неделе в лодке опрокинулся в море, меня рыбаки спасали – и хоть бы слово обо мне! Признайтесь, вы заплатили сколько-нибудь репортеру?
– Боже избави!
– Ну, счастливец.
– А про меня, месье Оглотков, вы читали? – задала вопрос Глафира Семеновна, несколько оживившись после гнетущей досады.
– Прочел-с… Но ведь об вас упомянуто только вскользь, а про него-то! Угорь… Электрический угорь! Ведь это черт знает что такое!
– Позвольте… Как вскользь? Я там названа красивой супругой… бел… грациозной… грациоз… Разве это вскользь?
Но Оглотков завидел знакомого англичанина в шляпе с зеленым вуалем и при фотографическом аппарате и уж бросился к нему.
– Ну, я пойду купаться… – сказала Глафира Семеновна, поднимаясь со стула.
Она нарочно ожидала, чтобы внимание публики несколько отхлынуло от сестер-американок и перешло на нее. Она рассчитывала поразить сегодня своим новым полосатым костюмом, но американки предвосхитили ее идею и купались в таких же полосатых костюмах, какой был у нее. Это злило Глафиру Семеновну.
Раздеваясь в своем кабинете, она думала, чем бы ей перехвастать сегодня сестер-американок во время купания, что бы придумать новое, дабы похерить успех ее соперниц, но ей ничего не приходило в голову. В полосатом костюме она, впрочем, решила сегодня не показываться, чтоб не быть подражательницей, и надела красный костюм, в котором купалась третьего дня.
Вот Глафира Семеновна, закутанная в плащ, выбежала из раздевальной кабины и перебежала тротуар – аплодисментов никаких, да и публики-то мало. Это совсем расстроило ее. Спускаясь по лестнице на песочную отмель, она взглянула на часы на здании казино и подумала: «Опоздала из-за этих проклятых американок. Теперь четверть первого… Публика разбежалась по отелям завтракать. Дура была… Нужно было купаться раньше американок».
В воде она подпрыгивала, взмахивала руками, ложилась на руки своего красавца беньера, подражая балеринам в балетах, когда те, изображая пластические позы, ложатся на руки танцоров, но привлечь вчерашнее внимание к себе публики не могла. На нее смотрели только женщины да двое мужчин: нищий на костылях и поваренок, продающий сладкие пирожки, и то с набережной пляжа, а на песок к морю никто не спустился. А между тем вдали на пляже она видела толпу мужчин.
«Это около американок-подлячек, – мелькнуло у ней в голове. – Ах, твари противные! – выбранилась она мысленно. – Упасть разве в обморок, когда выйду из воды, и растянуться на песке? – задала она себе вопрос и тут же решила: – Нет, не стоит, никто не прибежит ко мне от американок. Они слишком далеко ушли. Лучше уж завтра».
Она не захотела больше делать даже и балетные позы на руках у беньера и с неудовольствием стала выходить из воды. Перед ней как из земли вырос уличный мальчишка-подросток в рваной блузе и, ковыряя у себя пальцем в носу и разинув рот, тупо смотрел на нее. Она до того была раздражена этим, что наклонилась, взяла горсть песку и кинула в мальчишку, сказав вслух:
– Вот тебе, скотина! Чего рот разинул! Дурак!
Беньер накинул на нее плащ, и она медленно отправилась в раздевальную кабину, внимательно рассматривая гуляющих по пляжу.
«Ни одного фотографа! Ни одного канальи с фотографическим аппаратом… А я-то надсажалась и ломалась в воде!» – думала она.
Когда она переходила каменный тротуар пляжа, она увидела немецкого принца. Он кормил белым хлебом двух черных пуделей, бросая куски хлеба кверху и заставляя пуделей ловить их при падении. Глафира Семеновна откинула капюшон плаща, пристально посмотрела на принца, желая кивнуть ему, но он не обратил на нее внимания и продолжал забавляться с собаками.
«Невежа… – подумала она и тут же прибавила мысленно: – Хорошо, что хоть этот-то не около американок».
Когда Глафира Семеновна вышла на пляж одетая, к ней подскочил Николай Иванович и с улыбкой объявил:
– Лушенька, радуйся. Сейчас я узнал, что один проживающий здесь русский написал в какую-то московскую газету корреспонденцию об электрическом угре, ударившем меня.
– Поди ты к черту с своим угрем! – раздраженно отвечала она.
47
Прошло еще четыре дня, и Глафира Семеновна с горестью должна была сознаться, что слава ее совершенно закатилась. При купании на нее никто уже не обращал внимания. На другой день после купального дебюта американок она, чтобы привлечь к себе внимание публики, даже упала в обморок, растянувшись в своем купальном костюме на песке, но к ней подскочили только две пожилые дамы, прогуливавшиеся на песке с ребятишками. Мужчины же хоть и видели ее падение, не придали ему значения и не тронулись с места. Ее поднял беньер. Лам она с досады даже не поблагодарила, накинула на себя плащ и пошла одеваться.
– У меня закружилась