– Да, это верно. Но электрический угорь все-таки мог стегнуть меня хвостом и подправить синяк, когда я купался. А я этого не заметил. Но я почувствовал что-то… Я помню.
– Вот врет-то! Ах, лгун! И это кому же? Свидетельнице, которая видела, как он с трапеции сверзился.
– Оставь, Глаша. Я знаю только одно, что с вечера синяк был меньше, а наутро, когда я выкупался в море, он разросся втрое… Ну, и значит, электрический угорь. Садитесь, доктор. Кофею не прикажете ли? – предложил Николай Иванович Потрашову.
– Два раза уж сегодня кофе пил, – отвечал доктор, присаживаясь к столу и развертывая местный листок, где печатаются биаррицкие злобы дня, а главное, фамилии приезжих на морские купания. – Сейчас я переведу вам, что здесь напечатано о вас.
И доктор, смотря во французский текст, начал читать по-русски:
– «Вчера в нашем прекрасном уголке – Биаррице случилось небывалое печальное происшествие, жертвою которого сделался один крупный русский коммерсант Николай де Иванов, из Петербурга, вот уже около двух недель проживающий у нас с своей красивой супругой Глафирой де Ивановой…»
– Вот видишь, значит, и про меня есть… – проговорила Глафира Семеновна, вспыхнув от удовольствия.
– Позвольте… не перебивайте, – остановил ее доктор и продолжал: – «Мадам Глафирой де Ивановой, давно уже замеченной по своей грации среди дамского цветника, украшающего наш Гран-Плаж. Нашего гостя Николая де Иванова во время его купания в море ударило в лицо, как он сам рассказывает, большим куском дерева». Большим поленом, бревном – вот как можно перевести… – пояснил доктор. – «После чего осталась опухоль с кровяным подтеком, который мы сами имели возможность наблюсти. Случай этот небывалый в Биаррице. Монсье Николай де Иванов купался один, без беньера и, по его словам, так был ошеломлен ударом, что не заметил, как выброшенное волной дерево уплыло назад в море».
– По моим словам… Никогда я ничего подобного никому не рассказывал, что я не заметил, – проговорил Николай Иванович.
– Да ты и не мог что-либо заметить, коли никакого бревна не было, – отвечала Глафира Семеновна и воскликнула: – Господи! Может же быть такой переплет!
– Слушайте, слушайте… – перебил ее доктор. – «Поиски бревна на большом и других пляжах не увенчались успехом. Рыбаки, выезжавшие в море, также не видали бревна, поэтому есть основание полагать, не получил ли господин де Иванов удар от электрического угря, водящегося на известных глубинах нашего залива. Эти догадки делают и ученые-зоологи, проживающие в Биаррице».
– Вот тебе, вот! – воскликнула Глафира Семеновна, указывая на мужа. – Газета прямо говорит, что ты врешь насчет бревна.
– Нет, газета не говорит, что я вру, а она хочет все свалить на электрического угря, – отвечал тот. – Правильно я, доктор?
– Вообще это черт знает что такое!
Доктор развел руками.
– Ну, угорь так угорь. Пусть будет электрический угорь. Угорь даже лучше, – сказал Николай Иванович.
– Меня забавляет, как он это самоуверенно говорит! – пожала плечами супруга. – И что меня бесит – при нас. Пойми ты, что ведь ни бревна, ни угря не было. Ах, какой глупый! Нет, ты это нарочно.
– Ну, нарочно так нарочно. Ну, пускай ничего не было. А если уж толкуют и в печать попало, то пусть толкуют об угре. Я и сам теперь буду рассказывать об угре, и ты говори об угре, – обратился Николай Иванович к супруге.
– Ничего я не стану рассказывать! Вот еще, стану я врать! Буду всем говорить, что ничего не знаю, ничего не видала и тебе не верю. Пожалуйста, и ты меня не впутывай. Видишь, я здесь на каком счету, – сказала та и, обратясь к доктору, спросила: – Ну, что же дальше-то, доктор? Читайте.
– Да больше ничего. Все. Вот вам газета. Возьмите себе на память этот водевиль.
Доктор сложил газету и положил на стол.
– И про меня больше ничего? – допытывалась Глафира Семеновна.
– И про вас ничего.
Она немного надулась.
– Странно… Я думала, что он о моем купании что-нибудь упомянет, о моих купальных костюмах. Про испанскую наездницу здесь писали же… – проговорила она. – Скажите, эта газета здешняя, биаррицкая?
– Местная.
– Ну, так обо мне будет еще в парижской газете корреспонденция. Я не говорила вам разве, доктор, что ко мне приходил корреспондент из газеты «Ле Ван де Пари»?
– Не к тебе он приходил, а ко мне, насчет моего глаза, – перебил ее супруг.
– Будет, будет в парижской газете обо мне корреспонденция, – хвасталась Глафира Семеновна доктору.
Доктор поднялся.
– Ну, я на пляж. До свидания. Надеюсь увидеться там с вами, – сказал он и, подмигнув Глафире Семеновне, прибавил: – У вас сегодня будут соперницы. Приехали какие-то две американки и будут сегодня купаться в первый раз. Уж вчера об них в казино был разговор.
– Американки? Воображаю!.. Миноги… Они всегда тощи, как миноги! – презрительно проговорила Глафира Семеновна вслед удалявшемуся доктору и самодовольно посмотрела в зеркало на свой округлый стан.
46
Доктор Потрашов был прав, назвав приезжих сестер-американок соперницами Глафиры Семеновны. Как новинки на пляже, они своим купальным дебютом отбили всякое внимание к ней публики. Сегодня около сестер-американок повторилось все то же, что было третьего дня около Глафиры Семеновны. Также толпою бродили за ними мужчины всех возрастов и национальностей, также толпой остановились они около входа в раздевальные кабинеты, когда американки туда удалились переодеться в купальные костюмы, и с тем же нетерпением и блестящими глазами и отвислыми губами ждали выхода американок из раздевальных кабинетов. Точно так же, как два дня тому назад за Глафирой Семеновной, побежали мужчины за американками, когда те в сопровождении беньеров пошли в воду, точно так же теснили и расталкивали друг друга. Явились и все наличные фотографы-любители с аппаратами для моментальных снимков и сделали эти снимки для своих альбомов. Внимание к американкам было даже еще большее, ибо их было две, и они, купаясь обе сразу, представляли собой сравнение друг с другом, а Глафира Семеновна была одна. Американки купались – одна в красном с белым полосатом костюме, а другая в голубом с белым. Ни красотой, ни особенной статностью они не отличались, между тем они все-таки имели большой успех во время купания, как выражаются в Биаррице. Их разобрали по косточкам, но разобрали с восторгом, с отвислыми мокрыми губами. У «красной с белым» хвалили торс, а у «голубой с белым» отдали предпочтение икрам. Аплодировали американкам куда больше, чем Глафире Семеновне, и с триумфом проводили их из моря