— Да, приходилось работать и в сложных условиях, и с непростыми людьми, — кивнул Директор. — Справлялся через самоорганизацию: ставил задачи, выполнял по порядку, сохранял спокойствие.
— Осознаёте ли вы в полной мере, что служба в Афганистане связана с риском для жизни? — задал ещё один вопрос подполковник.
— Я прекрасно понимаю, куда и зачем иду, — подтвердил Директор. — Если бы боялся рисков, не пришёл бы сюда.
— Хорошо… — кивнул подполковник.
Директор вышел из штаба МВО и направился домой пешком. На автобусе ехать не хотелось, а ещё погода располагает к прогулке.
Три дня назад он был на параде в честь Дня Победы — 1983-й год не юбилейный, поэтому обошлось без военной техники. Всё ограничилось маршем подразделений Московского военного округа — но даже в таком скромном составе получилось зрелищно и красиво.
Директор, взявший с собой Галину и Игоря, возложил венок к могиле Неизвестного солдата, а также упился квасом и нахрустелся сухарями, ну и с запасом наелся мороженого.
«Мне здесь нравится», — подумал он, идя через дворы. — «Жаль, что скоро всё это рухнет».
*СССР, Московская область, г. Москва, Докучаев переулок, дом 19, 21 мая 1983 года*
Директор, в соответствии с традицией, заведённой ровно месяц назад, подпрыгнул и схватился за перекладину.
Примерно десять минут назад он закончил пробежку на пять километров, по Новокировскому проспекту, (1) почти до самого Кремля.
Когда он только начал, удавалось пробежать лишь полтора-два километра, но за прошедшее время он существенно улучшил результат.
С турником дела обстоят хуже: месяц назад он мог подтянуться лишь три-четыре раза, а сейчас…
«Сейчас и узнаем», — подумал он и начал подтягиваться.
На шестом подтягивании руки окаменели и начали болеть, на восьмом они онемели и будто бы больше не слушались, а на девятом организм начал сигнализировать, что уже всё, но Директор сделал десятое, исключительно на морально-волевых качествах.
Возраст у него уже совсем не тот, чтобы добиваться быстрых результатов, но это лучше, чем шестьдесят семь лет, когда организм неуклонно дряхлеет, и постепенно дают о себе знать старческие болезни.
Спрыгнув на землю, Директор затряс руками. Ладони его покрыты успевшими постареть мозолями, мышцы рук гудят от перегрузки, но ощущение эйфории от успеха перекрывают все негативные ощущения.
У него есть отчётливое понимание, что всё это необязательно, потому что офицеров-переводчиков не гоняют, но у него есть несколько резонов, чтобы заниматься чем-то подобным.
Первый резон: это необходимо для поддержания здоровья. Пусть известный ему Жириновский прожил долгую жизнь, превысив «норматив» на десять-пятнадцать лет, но для реализации всего плана нужно больше времени. А больше времени даёт только крепкое здоровье — с генетикой у Владимира Вольфовича, по-видимому, всё хорошо, поэтому нужно лишь усилить её действие.
«Достигается упражнением», — подумал Директор и улыбнулся.
Второй резон: Директор, после случившегося накануне его первой смерти, начал ощущать потребность в перестраховке. В жизни случается всякое, а он едет в края, где «всякое» случается гораздо чаще, чем в Москве, поэтому лучше быть готовым ко всему.
Подполковник Чуканов предупредил, что как только кандидатуру Жириновского одобрят, он отправится в Ташкент, чтобы пройти двухмесячную подготовку и адаптацию к климату. Просто так, как гражданского человека, его отправлять не будут, поэтому ему предстоит серьёзно попотеть…
— Не поздновато решил за физкультуру браться? — спросила подошедшая к нему Галина.
— О, привет! — увидел её интенсивно приседающий Директор. — Фух! Фух! Фух!
— Привет-привет, — улыбнулась жена Жириновского.
Он закончил подход и подошёл к ней, чтобы вежливо приобнять.
— А ты схуднул, — сказала она, рассмотрев его повнимательнее.
— Закономерно схуднул, прошу заметить, — улыбнулся Директор. — С чем пришла?
— Да вот, поесть тебе принесла, — показала она на авоську с двухлитровой банкой. — Борщ, как ты любишь. Сметану не забудь купить.
— Спасибо, — принял Директор угощение.
— Ты точно не передумал? — спросила Галина.
— Нет, не передумал, — ответил он. — Ты должна понять, что у меня нет другого пути.
— Прости за тот раз, — извинилась она.
— Забыли, — махнул рукой Директор.
— Но ты всё равно дурак, — улыбнулась Галина.
— Да, — улыбнулся он ей в ответ. — И фамилия у меня дурацкая…
— Не говори так, — покачала она головой.
— Я же шучу, — вновь улыбнулся Директор.
— Пойду я тогда… — произнесла Галина.
— Нет, подожди, — остановил он её. — Идём в дом.
В квартире он сходил в спальню и достал из тайника свою заначку.
— Мне отпускные выплатили и бывший начальник, задним числом, премию выписал… — сказал Директор.
С Германом Викторовичем Гавриным, председателем Инюрколлегии, у него установились неожиданно тёплые отношения. По косвенным признакам, Гаврин всё ещё чувствует на себе вину за то, что своими действиями повлиял на решение Директора ехать в Афганистан…
«А может, Жириновский с ним особо не общался, поэтому они толком не знали друг друга и наветы злопыхателей из коллектива успешно формировали мнение председателя», — подумал Директор.
Он передал жене Жириновского пятьсот сорок рублей.
— А сам? — нахмурилась Галина.
— А мне-то зачем? — улыбнулся Директор. — Как возьмут в ОКСВА, буду на полном государственном обеспечении.
— Ах, да… — кивнула Галина, а затем отвернулась, чтобы утереть навернувшуюся слезу. — А если тебя убьют?
— Не должны, — улыбнулся Директор. — Да и служить я буду переводчиком — риски будут пониженные. Уж точно ниже, чем у рядовых и сержантов.
— Ты ещё здесь, а я уже переживаю… — всхлипнув, сказала Галина.
— Не переживай, — попросил Директор и обнял её.
На его груди она и расплакалась окончательно.
Они постояли так несколько минут, а затем она решительно разомкнула объятия, поцеловала его и ушла.
— Не дай бог!!! — пригрозил ему Жириновский из зеркала прихожей.
— Да я никогда! — заверил его Директор.
— Я знаю, — с обречённым выражением лица вздохнул Владимир Вольфович. — Ладно, что у нас на повестке, Анатолий Павлович?
Обращение по имени-отчеству начало коробить Директора — как-то так сложилось, что он идентифицирует себя как Директора, ведь кто ты, если не тот, кем ты работаешь?
«Или работал…» — подумал он и ему стало немного грустно на душе.
— Я жду, — требовательным тоном произнёс Жириновский в зеркале.