Лемнер не был командиром, не управлял боем. Боем управляла яростная слепая стихия, столкнувшая ненавидящих, убивающих друг друга мужчин. Лемнер ненавидел, ненависть застилала слизью глаза, мешала прицеливаться. Он бил наугад, слышал, как вокруг его головы бьют в стену и разбиваются пули, осколки гранат секут ступени, полыхает в лицо жар взрыва. Он ненавидел, и эта ненависть делала его бессмертным. Он прорубался к церкви Успения Богородицы, которая ждала его, отводила осколки и пули. Ненависть вела его к церкви Христовой.
— Тебе, любимая! — Он всаживал очередь в прыгающего сверху хохла, насаживал его на огненное острие. — Тебе, любимая! — Он следил, как скатывается по ступеням убитый.
Бойцы батальона «Дельфин»» дрались всласть, исступленно, бурля кровью, подставляя грудь под пулемёты, которые проламывали бронежилеты, вспарывали животы, вываливали на лестницы липкие красные груды. Умирая, они хрипели, и Лемнеру казалось, он слышит слова гимна: «День чудесный».
По всем этажам шёл бой. Дрались насмерть серийные убийцы, маньяки, педофилы, изменники Родины, наркоманы, насильники, вероотступники. Все были «разбойниками благоразумными», все пережили преображение, все вели бой за Россию, пробиваясь к церкви Христовой.
Лемнер увидел, как из подвала, вырастая из-под земли, появляются солдаты врага. Их рождала земля, и они были несчётны. Они были порождение тьмы, которая излетала в детстве из сырого подвала и гналась за ним по этажам. Тьма никуда не делась, подвал никуда не делся. Он следовал по пятам за Лемнером. Из него, как чёрная смола, изливалась раскалённая тьма.
— Гранаты! Ко мне с гранатами! — он метнул в подвал навстречу тьме одну, вторую гранату. Гранат больше не было. Тьма валила. — Ко мне, с гранатами!
Подбегали бойцы, швыряли в подвал гранаты. Запечатывали взрывами тьму. Гранаты громыхали, озаряли тьму багровыми вспышками.
Лемнер услышал над головой взрыв. Ядовитый жар ударил в ноздри, прошелестели осколки, и тьма накрыла его.
Он не знал, сколько длилось беспамятство. Он не упал, остался стоять, опустив автомат с пустым рожком. Вокруг головы осколки изодрали стену, нарисовали круг. Его голову окружал нимб, нацарапанный на известке сталью.
Высотка была взята. Опорный пункт взломан. Квартал «Альфа» встал под контроль батальона «Дельфин».
Лемнер, волоча автомат с засевшим в ложе осколком, взбирался на этажи. Сергей Колокольчиков, птенец Русской истории, лежал на спине с пробитым бронежилетом. Его круглые, как у птенца, глаза верили в уготованную ему долю русского лидера. Борис Крутых наубивал всласть, отнимая чужие жизни, передавал их тому, кто его убил. Людоед Фёдор Славников лежал в квартире среди догорающей мебели. Рядом, спиной вверх, растянулся хохол. Штаны хохла были взрезаны, белела голая толстая ягодица. В руке Фёдора Славникова был нож, которым он хотел отсечь от ягодицы лакомый кусок. Но пуля, пробившая переносицу, не позволила совершить грехопадение.
Лемнера качало, валило к стене. Он слабо повторял:
— Тебе, любимая!
Глава сорок вторая
Квартал «Бета» являл собой укрепрайон, не менее стойкий, чем квартал «Альфа». Высились девятиэтажки, повреждённые артиллерией. Во дворах, врытые в землю, укрывались танки. На плоских крышах, уцелевших от вертолётных атак, разместились миномётные батареи. Перед кварталом простирался снежный пустырь с высоковольтными вышками. Пустырь был заминирован. Ровный, выпавший ночью снег припорошил тела подорванных пехотинцев, чёрные дыры взрывов, остов сгоревшей боевой машины пехоты. Несколько раз элитные подразделения соединения «Пушкин» штурмовали район, не достигали высоток, подрывались на минах. Убитых и безногих вытаскивали из-под огня на телефонных проводах, волокли по снегу, оставляя кровавые дорожки. Лемнер приказал прекратить штурм и явился в расположение батальона «Око».
Батальон слепых разместился в стороне от линии фронта в полуразрушенном клубе. Жарко топилась печь. Горели обломки шкафов, транспаранты, наглядная агитация. Слепые сидели в зале на ободранных креслах, в тёплых пальто, телогрейках, полушубках, кто в ушанке, кто в пирожке. Им не выдали военную форму, но снабдили оружием, оставшимся от убитых. Они держали на коленях подержанные автоматы и учились разбирать и собирать их на ощупь.
Лемнер стоял у входа в зал и смотрел, как люди воздевали к потолку наполненные белой мутью глаза, чуткими пальцами перебирают детали автоматов. Автоматы в их руках тихо позвякивали, слепые походили на таинственных музыкантов, настраивающих инструменты.
Лемнер отыскал среди слепцов Вениамина Марковича Блюменфельда. Тот сидел в чёрном долгополом пальто, в том, что ушёл из дома на фронт. На голове был пыжиковый пирожок. На висках блестела седина. Благородный, как у Цезаря, нос украшала горбинка. Глаза, залитые млечной мутью, были воздеты к потолку, будто там находились нотные листы, которые он читал, перебирая длинными пальцами затвор автомата.
— Здравствуйте, Вениамин Маркович, — Лемнер подошёл и встал рядом.
Блюменфельд повернул голову, молчал, прислушивался, узнавая Лемнера. Произнёс:
— Здравствуйте, Михаил Соломонович. Узнал вас по запаху чудесных духов. Они едва уловимы. Женщину, которая пользуется этими духами, вы видели месяц назад.
— Как много значат запахи, Вениамин Маркович! Мне вдруг померещился запах нашего старого дома на Сущевском Валу. И такая сладость, такая боль, до слёз. Тайна запахов.
— У нашего дома на Сущевском было множество запахов. Каждая квартира пахла особенно. Квартира, где жили Трубниковы, постоянно пахла щами. Квартира Айвазянов пахла сгоревшим молоком. Дверь дипломата Меньшикова пахла дорогим табаком. Дверь Ильясовых пахла псиной.
— А чем пахла наша квартира на четвёртом этаже? Вы со своего второго поднимались на четвёртый?
— Ваша квартира пахла тонкими духами, но не такими, как теперь.
— Мама, перед тем, как идти на работу, доставала крохотный флакончик духов, открывала стеклянную пробочку и пробочкой касалась шеи.
— Ваш квартира пахла духами вашей мамы, — Блюменфельд мягко улыбался. Лицо его под пирожком светилось нежностью. Лемнер любовался этим лицом. У них были общие воспоминания. Их соединяли неповторимые запахи детства.
— Я всё гадал, Вениамин Маркович, что особенное имелось в вашей квартире на втором этаже? Чудовища из подвала, что гнались за мной, останавливались у вашей квартиры, отступали, скрывались в подвале. Что их останавливало?
— Должно быть, их останавливал глобус.
— Глобус?
— Папа купил мне глобус, специальный, для слепых. На нём были выпуклые горы, вдавленные низины. Я гладил пальцами глобус и угадывал течение рек, расположение границ, мировые столицы. Я любил глобус, оглаживал его, мечтал побывать на Амазонке, в Париже, в Антарктиде.
— А как глобус останавливал чудовищ?
— Их останавливала Волга, останавливал Сталинград. Чудища подступали к Волге, останавливались, пугались Сталинграда и убегали.
— Где же теперь этот глобус?
— Случилась протечка. Дипломат Меньшиков нас затопил. Вода попала на глобус. Картон намок, сморщился. Глобус развалился, и его отнесли на помойку.
— Глобус спасал нас от чудовищ, но не мог спастись от протечки