В отличие от Приемной, Читальный зал пестрел мебелью: здесь были кресла, журнальные столики, лампы, половички, я заметила даже несколько кресел-мешков и канареечно-желтый папасан.
Я хотела остановится, и кружить на месте, и петь от счастья, подобно Белль[32], – но Дороти не сбавила шаг, так что и я вместе с ней миновала эту восхитительную комнату и оказалась в Большом зале… где нас поджидали Шахи.
Анна шагнула нам навстречу.
– Мы надеялись перехватить вас. Мы можем поговорить?
* * *
Досуговый зал соседствовал с Читальным и определенно являлся самым большим из тех помещений, которые я успела увидеть. Он занимал ту же площадь, что кухня и столовая вместе взятые. Когда мы переступили порог, то на мгновение ослепли от резкой перемены освещения. Потолок на пару метров ниже, чем в остальном дворце, создавал ощущение логова, и хотя две стены были стеклянными, они выходили на восток, и к данному часу – четырем пополудни начала декабря – стемнело уже настолько, что казалось, будто наступила ночь.
В стену напротив дверей был встроен многоярусный бар, а все свободное пространство усеивали маленькие зоны отдыха, где можно было посидеть и пообщаться: хрупкие коктейльные столики, похожие на постаменты для статуй, окруженные высокими, похожими на жирафов, табуретами; длинные кожаные диваны в приглушенных коричневых и красных тонах с прилагающимися кофейными столиками. На северном конце зала, рядом с лифтом под литерой C, располагался стол для бильярда, освещенный лампой на длинном шнуре, словно созданный для того, чтобы продажные полицейские собирались за ним для неофициальных переговоров с целью выбить признание у подозреваемых. Кто же знает, может, в будущем этот стол пригодится следователю Локусту?
Зал был рассчитан на большую толпу, но сейчас здесь находился только Пол, стоявший за барной стойкой. Вообще эта картина немного напоминала сцену из «Сияния»[33] – правда под «немного» я подразумеваю «ужасно».
– Что вам подать? – любезно уточнил он.
«Содержание вашего разговора в вечер перед ее смертью», – захотелось сказать мне, но вместо этого я прикусила язык и позволила Дороти заказать себе выпивку. И правильно сделала, потому что единственно верным ответом в данном случае являлось «джин с мартини». Настолько верным, что я себе заказала то же самое.
Шахи взяли по бокалу шабли, но мне показалось, что больше ради приличия. Забрав напитки, мы уселись на два стоявших друг напротив друга дивана, достаточно далеко от бара, чтобы не волноваться, что Пол нас подслушает.
Самир Шах опустился на сиденье, на самый его краешек, последним. Положил на столик телефон и рядом поставил свой бокал.
– Имейте в виду, что идея пойти к вам принадлежит не мне.
Анна едва заметно закатила глаза, а потом перевела взгляд на мужа.
– Ну спасибо, дорогой.
Он поднял руки, готовый сдаться.
– Прости. Только я по-прежнему считаю, что мы совершаем ошибку.
– Ну, раз ты теперь снял с себя ответственность, не возражаешь, если я приступлю?
Он сделал рукой приглашающее движение и отпил из своего бокала (мы с Дороти времени не теряли и уже успели приложиться к нашему мартини).
Анна снова, как в день поминальной церемонии, теребила свое ожерелье, – жемчуга были те же, но костюм от Шанель другого оттенка. «Сколько же у нее этих костюмов?» – озадачилась я. Ну, видимо, сколько пожелает.
– Я слышала, что вы помогаете с расследованием.
– В меру своих возможностей, – ответила Дороти.
– Надеюсь, вы знаете, что я о вас самого высокого мнения и отчаянно корю себя за то, что не сделала больше для вашей кампании.
– Мы и так достаточно пожертвовали, – проворчал Самир. – Анни, ты тянешь время, переходи к делу.
Она смущенно нам улыбнулась.
– Он прав, я тяну время – но просто потому, что не знаю, как это сказать.
– Тогда, может, не стоит?
– Да дайте уже мне все сообщить! – выпалила она ко всеобщему удивлению – включая себя саму. Помолчала еще пару мгновений, собираясь с мыслями и поправляя пуговицы на пиджаке. – Не уверена, в курсе ли вы, но мы приехали сюда за неделю до смерти Вивиан Дэвис – в среду, двадцать третьего ноября. – Ее великосветский смешок прозвенел как колокольчик, но колокольчик надтреснутый. – Я так хорошо запомнила, потому что жить здесь – как сидеть за решеткой, поэтому я считаю проведенные тут часы и радуюсь каждой прошедшей минуте.
– Даже не представляю, как тяжело вам пришлось, – негромко произнесла Дороти.
– Спасибо за понимание. Как вы уже, наверное, знаете, мой муж посещал ту же медицинскую школу, что и Вальтер Фогель. Вальтер занялся одной разработкой в сфере дерматологии и связался с моим мужем, чтобы тот помог привлечь инвестирование. Основываясь на собственном опыте работы с доктором Фогелем и на некоторых слухах в профессиональной сфере, Самир не связывал с этим проектом особые надежды… – Самир фыркнул. – Но все-таки решился на поездку сюда и ради Вальтера, и в качестве семейного путешествия вместе с нашим сыном, Алексом, которому стукнуло шестнадцать. – Анна повернулась ко мне. – В день поминок вы, наверное, заметили… напряжение между нами с мужем и Алексом.
Самир снова фыркнул, Анна бросила на него искоса предупреждающий взгляд.
– Заметила, – признала я. – Кажется, он на что-то злился.
Анна кивнула.
– Он злился, потому что знал, как нам противна эта женщина. Но когда вы задали вопрос о ней, мы притворились, что не сложили о ней особого мнения.
– И тогда он назвал вас лицемерами, – мгновенно припомнила я.
– Полагаю, в этом виноваты одновременно наивное детское представление о том, что всегда нужно говорить правду, и тот факт, что он знал – этой ложью мы защищаем его.
Нога Самира начала сама собой подергиваться.
– Практически сразу после того, как мы приехали, Алекс начал вести себя странно. Он наш единственный ребенок, и я… я всегда гордилась тем, насколько мы близки. Возможно, для вас это прозвучит смешно или патетично, но я стараюсь не ограничивать его свободу, как делают многие матери, а он взамен не ведет себя, как большинство подростков. И таким образом мы весьма хорошо ладим. – При упоминании о здоровых отношениях с сыном, несмотря на текущее осложнение, ее губы тронула улыбка. – Знаете, мы говорим с ним обо всем на свете, правда-правда. И я совершенно серьезна, когда утверждаю, что он – самый дорогой мне человек.
Муж положил свою руку поверх ее и так и оставил.
– Но в