Позиции русских земель с этой точки зрения были гораздо хуже. Они активно участвовали в так называемой торговле «из варяг в греки», что способствовало укреплению некоторых городов (особенно Киева и Новгорода). В каком-то смысле картина была похожа на западноевропейскую: морские коммуникации сочетаются с речными, и так купцы проникают в отдаленные регионы. Но здесь возникала новая географическая проблема. Путь от греков шел именно к варягам, а не в те наиболее густонаселенные регионы Европы, где имелся широкий спрос на левантийские товары. Рядом с Венецией находились альпийские перевалы, из-за которых прибывали немецкие купцы, приобретавшие у венецианцев пряности и перепродававшие их в заальпийских регионах, пользуясь удобными речными путями по Рейну и Инну. Представить себе столь же успешную торговлю через Киев невозможно. Ни русские земли, ни скандинавские не представляли собой, в отличие от немецких и французских, крупного платежеспособного рынка, а передвигаться по огромной слабозаселенной сухопутной территории было сложно, несмотря на значение таких рек, как Днепр и Волхов. Торговать левантийскими товарами через Киев с германскими княжествами вообще не имело смысла. Поэтому значение пути «из варяг в греки» никогда не было столь велико, как значение средиземноморских путей. Ну а когда случилось татаро-монгольское нашествие, разоренные русские земли вообще перестали рассматриваться как место, благоприятное для торговли.
При этом новгородско-псковская торговля пушниной и воском сохранялась, поскольку северо-запад русских земель нашествие не затронуло. Однако это уже была не транзитная торговля, связывавшая регионы Восточной Европы, но лишь торговля с немецкой Ганзой. Русские города представляли собой одну из конечных точек движения немецких купцов по Балтике и Северному морю. А это означало превращение Новгорода и Пскова в крупные региональные торговые центры, увы, несопоставимые с такими имевшими общеевропейское значение центрами, как Венеция, Генуя, Брюгге, Антверпен, Кельн, Любек, Гамбург, Бремен.
Если бы по каким-то причинам балтийская торговля мехами и воском имела для Европы такое же значение, как средиземноморская торговля пряностями, масштабы Новгорода и Пскова заметно возросли бы, а Любек, возможно, стал в торговом отношении северной Венецией. Но этого, естественно, не случилось.
Миф девятый. Об ордынском влиянии
Русских интеллектуалов на протяжении многих лет волнуют причины отечественного самодержавия, авторитаризма, тоталитаризма. При этом для значительной части интеллигенции неприемлемо сопоставление этих печальных черт нашей истории с важнейшими характеристиками истории других европейских стран. Запад у нас порой мифологизируется и предстает в «белых одеждах» как правовая цивилизация, в которой любые ужасы — от инквизиции и охоты на ведьм до фашизма и нацизма — являются не более чем случайным отклонением от правильной магистральной линии. При таких весьма вольных интерпретациях истории возникает вопрос о причинах российских бед. И тут подворачивается удачный «виновник» — Орда, «жуткий восточный монстр», который навязал нам свое двухсотлетнее иго и, как полагают сторонники «ордынской теории», оставил в наследство деспотическую политическую систему, не преодоленную по сей день.
На самом деле прямого ордынского влияния на наши нынешние институты не существует. Опосредованное имеет место, и мы это видели в материалах предыдущих глав. Известно, что в любой ситуации существует серьезная зависимость от исторического пути, что нигде никогда история не пишется с чистого листа, а потому двести с лишним лет зависимости от Орды не могли пройти бесследно. Однако не стоит списывать на нее все, что нам не нравится в жизни России, и одновременно все, что нравится, приписывать влиянию Запада. Картина российской реальности значительно сложнее.
Основное влияние на нас оказывали европейские страны, поскольку мы с ними сосуществовали столетиями: торговали, воевали, перенимали хороший и плохой опыт в ходе путешествий по Европе и чтения европейских книг. Именно из Европы пришли к нам в определенный момент рыночное хозяйство, технический прогресс, гуманистические идеи. Но в то же время оттуда пришли абсолютистские режимы, огромные армии с мощными средствами разрушения и марксизм с его революционной идеологией. Во всех этих случаях Орда ни при чем. Хоть Сталина и называли порой Чингисханом с телефоном, его методы управления отличались от ордынских не только использованием новейших средств связи. Происхождение сталинского режима, его конкретное устройство, организация массовых репрессий, создание «шарашек» и экономическое наследие не имеют ничего общего с деспотической практикой далекого XIII столетия. Если Иван Грозный должен был реагировать на геополитические реалии своей эпохи и потому от влияния Орды совсем избавиться не мог, то Сталин реагировал на вызовы XX века и использовал опыт политиков своего времени, а вовсе не Чингисхана.
Орда на наш исторический путь повлияла самим фактом своего существования. Московское государство создавало сильную армию в первую очередь для боевых действий на «восточном фронте», для противостояния (превратившегося в Стояние) на Угре, для взятия Казани и Астрахани, а позднее — для отражения набегов крымских татар. Все это — исторические реалии, позволяющие понять, в частности, почему даже самым миролюбивым государям нельзя было быть пацифистами. Но характер построения армии Московского государства не имел ничего общего с ордынским. Как мы видели, наше войско строилось на поместном принципе, на предоставлении воинам земли и крепостных крестьян в обмен на несение государевой службы. Московская армия походила во многом на турецкую армию тимариотов и польское посполитое рушенье, где также служба осуществлялась за право кормиться с земли или с расположенных на ней городков. При этом ни турки, ни поляки не имели серьезной исторической связи с Ордой и не могли свои институты формировать исходя из зависимости от нее. Общность московской, турецкой и польской практик военного строительства при полном отличии их от ордынской практики наглядно демонстрирует нам, что Россия не формировалась как новая Орда.
Если взглянуть на практику государственного строительства, то, скажем, петровский деспотизм во многом походил на абсолютизм шведский, прусский и французский. Петр досконально изучал европейский опыт государственного устройства. Но никакого ордынского опыта он не изучал. Ему бы это даже в голову не пришло. В отличие от некоторых нынешних теоретиков, возводящих Российское государство к Орде, Петр был практик и изучал опыт не давно почившего в бозе монгольского государственного образования, а тех сильных государств, которые доказали свою жизнеспособность в XVII столетии.
Бесспорно, из ордынского времени происходят некоторые русские слова. Например, ярлык, деньга, таможня (тамга). Но практика денежной, таможенной и налоговой политики уже в давние времена не имела ничего общего с ордынской. Всему, что связано с финансами и кредитом, Россия уже несколько столетий учится на Западе. Из Орды происходят некоторые известные русские аристократические фамилии: Юсуповы, Салтыковы, Урусовы… Но представители этих семейств быстро теряли свои восточные культурные особенности и становились русскими, православными, а в XVIII–XIX веках