В таких условиях армию можно было сформировать только на поместной основе, раздавая землю дворянству и прикрепляя к ней крестьян для обеспечения нормальной жизни военнослужащих. Крепостное право надолго стало важнейшим институтом, обеспечивавшим функционирование армии. А в Петровскую эпоху, когда офицеры стали кормиться в основном с зарплаты, но не с поместья, крепостничество оказалось своеобразным «квазибюрократическим» институтом, обеспечивавшим сбор налогов, поставку рекрутов и общее поддержание порядка на селе. Система, которая при взгляде в прошлое из XXI века представляется нам дикой, страшной и деструктивной, вовсе не представлялась такой птенцам гнезда Петрова. Лишь с екатерининских времен рабство стало по-настоящему беспокоить европейски мыслящую часть общества, однако группы, заинтересованные в его сохранении, еще долго были в совокупности сильнее тех, кто желал свободы.
Однако укоренение крепостного права на Руси не могло стать ее вечной проблемой. В XIX веке быстрое промышленное развитие стран, опиравшихся на свободный труд, демонстрировало периферии (от Америки до России), что сохранение рабства и крепостничества создает проблемы как в моральном, так и в материальном плане. На этом фоне усиливались группы, заинтересованные в либерализации, и становились слабее откровенно консервативные группы интересов. Наконец, в ходе Великих реформ Александра II крепостное право было ликвидировано. Жизнь стала динамичной, быстро меняющейся. И в этих условиях начали формироваться новые консервативные группы, не заинтересованные по разным причинам в динамичном развитии России по капиталистическому сценарию. Кто-то в краткосрочном плане материально проигрывал от развития капитализма, а кто-то не принимал его по моральным соображениям, но, как бы то ни было, совокупные силы, настроенные на конструктивное развитие, оказались слабее сил деструктивных. Произошла революция. А вслед за ней на фоне фактически развалившегося и неспособного себя защитить государства случился Октябрьский переворот, приведший к власти сравнительно небольшую группу людей, настроенных на реализацию марксистской утопии. Утопический сценарий не был запрограммирован всем ходом развития нашего общества, однако события, про- исходившие на долгом историческом пути России, сильно ему способствовали.
Утопическое стремление к мировой пролетарской революции изолировало СССР на мировой арене и стимулировало советское руководство к осуществлению ускоренной милитаризации любой ценой. Благодаря этому советская экономика приобрела весьма специфическую структуру с таким доминированием военно-промышленного комплекса и других работавших лишь на государственный спрос производств, при котором любой сценарий возврата к рыночным механизмам лишал миллионы людей средств на благополучное существование. Прошлое вновь стало тормозить нормальное развитие нашего общества. Даже после кончины Сталина и отказа советских вождей от идеи мировой революции трудно было отказаться от хозяйственного сталинизма, направленного на милитаризацию страны.
В годы горбачевской перестройки реформаторы на переход к рынку не решились, но административные механизмы управления разрушили, что вынудило их в конечном счете печатать деньги, затыкая зияющие дыры в экономике. Но когда в «лихие девяностые» этот переход произошел, многие накопившиеся проблемы — от тех, которые были связаны со сталинской структурой экономики, до тех, что определялись горбачевской денежной эмиссией, — вылезли наружу. Масштаб встряски оказался столь силен, что постсоветское общество было совершенно шокировано переменами. Но, будучи не в силах разобраться в глубинных причинах происходящего, породило миф о шокотерапии, которую на самом деле российские реформаторы так и не провели. Пережитый обществом шок сформировал массовые настроения, благоприятные для поддержки любой власти, при которой начнется экономический подъем и возникнет рост реальных доходов населения.
Как рост ВВП, так и рост реальных доходов имели место в нулевые годы. Соответственно, имела место практически безоговорочная поддержка власти. Как видим, в этой поддержке не было ничего мистического и ничего такого, что можно было бы трактовать как иррациональную склонность российского общества к рабству, диктатуре и азиатчине. Иррациональные страхи и фобии поразили многих людей, но они не вылезли из нашей вековой культуры, а сформировались в пореформенное время на вполне рациональной основе той государственной политики, которая определялась спецификой российского исторического пути.
Альтернатива девятая. История с географией
Чем глубже мы погружаемся в колодец нашего прошлого, тем большее влияние на развитие начинает оказывать география. До сих пор при рассмотрении альтернатив мы обращали внимание на разного рода исторические обстоятельства. Теперь же стоит обратить внимание на географическое устройство. Окажись оно несколько иным — многое в нашей давней истории сложилось бы иначе.
Будь, скажем, на месте Уральского хребта какое-нибудь узкое море (как в популярном сериале «Игра престолов»), волны набегов с востока не могли бы достичь Европы. Русские земли избежали бы татаро-монгольского ига, русские города не подвергались бы многолетнему разорению, хозяйственное развитие наших земель способствовало бы формированию богатого бюргерства, и тогда, возможно, оказалось бы больше общего между развитием Западной и Восточной Европы.
Конечно, такая альтернатива представляется сказочной. Мы можем рассуждать о том, что вместо государя Петра Алексеевича при наличии хорошего здоровья мог долго править государь Федор Алексеевич, или о том, что Александр III — так называемый царь-миротворец — мог бы каким-то образом уклониться от мировой войны, доживи он до 1914 года, но мы не можем рассуждать о формировании морей на месте гор. Я об этом пишу в данном очерке, поскольку мы рассматриваем альтернативы не для формирования альтернативной истории, а для лучшего понимания истории реальной. В данном случае хотелось бы обратить внимание на то, что русские земли в давние времена не были обречены на отставание по культурным или институциональным причинам. А вот географические причины оказались значимы. То есть в ситуации, когда география перестает влиять (а в XXI веке ее значение существенно меньше, чем в XIII), культура и институты вряд ли станут фатальным препятствием для развития. Культура у нас вполне приемлемая, а институты вполне поддаются реформированию.
Взглянув на экономическое развитие разных европейских регионов в Средние века, мы вновь увидим, сколь сильно влияла география на хозяйственные связи и как местоположение русских земель определяло события, происходившие в жизни наших далеких предков.
Средиземноморская торговля была наиболее удобным способом поставок азиатских пряностей на европейские рынки. В те века, когда не имелось ни шоссейных, ни железных дорог, да и вообще дороги, пригодные хотя бы для запряженных лошадьми повозок, часто отсутствовали, морские коммуникации представляли собой оптимальный вариант транспортировки грузов. Именно поэтому, как мы уже отмечали, средиземноморские порты (Венеция и Генуя), занимавшиеся левантийской