Формирование Государственной думы под воздействием революции 1905 года должно было, казалось, настроить конфликтующие стороны на конструктивный лад: парламентарии могли сотрудничать с правительством. Но это «сотрудничество» лишь четче проявило углублявшийся конфликт элит. Кадетский лидер Павел Милюков полагал, что уступки со стороны власти не могли удовлетворить общество и народ, поскольку были недостаточны, а главное — неискренни и лживы.
Его однопартиец Маклаков критически смотрел на свою партию, полагая, что кадеты возомнили себя не мостом между старой властью и народом, а самим народом. И вместо того чтобы аккуратно перевести страну «на другой берег», стали сдвигать сам «берег». В итоге совместная работа правительства и депутатов больше напоминала боксерский поединок, чем строительство конституционной монархии. А либерализм поплелся в хвосте революции. Впоследствии октябристы, по оценке Маклакова, оказались в плену у правых радикалов.
В общем, вместо сотрудничества различные силы, вполне способные быть конструктивными, стали бороться между собой. Раскол элит усугублялся тем, что царь своими действиями порой противопоставлял себя всему политическому классу: не только парламентариям, но и бюрократии.
Сразу после революции 1905 года I Дума захотела всеобщей амнистии, на что правительству трудно было пойти. Царь в ответ на жесткие требования народных избранников отказался принимать их депутацию, подчеркивая тем самым нежелание беседовать с Думой на равных. Неудивительно, что в Думе нарастало стремление подчеркнуть свою силу и сформировать правительство, ответственное не перед монархом, а перед народными избранниками.
Депутаты, по сути (но не по методам), солидаризировались с революцией. Они были скорее настроены на борьбу за радикальные перемены, чем на ежедневную конструктивную работу. Когда царь распустил I Думу, после нее практически не осталось принятых законопроектов. Весь пар ушел в свисток. При этом сам факт роспуска резко радикализировал общество. «Изгнанные» депутаты приняли так называемое Выборгское воззвание, призвав народ не платить налоги и не служить в армии (то есть откровенно нарушать законы). В ответ государство подвергло смутьянов тюремному заключению, хотя реального ущерба от их призыва не было. В общем, никто в ситуации жесткого противостояния не шел на уступки. Обе стороны надеялись победить соперника нокаутом. Но победили в итоге самих себя: монархисты ослабили кадетов и лишили их серьезного влияния, а кадеты подрывали позиции монархии вплоть до ее падения.
Серьезной попыткой компромисса стала деятельность Петра Столыпина на посту премьера. Он пытался пригласить общественных деятелей на министерские посты в правительство, но проблема состояла в том, что эти люди представляли лишь меньшинство российского населения и вряд ли могли способствовать разрешению конфликта монархии с теми радикалами, которые полагали, что отражают интересы большинства. Тем не менее со II Думой правительству Столыпина удалось худо-бедно организовать законотворческий процесс. Еще лучше пошло сотрудничество с III Думой, в которой доминировали октябристы, готовые, в отличие от кадетов, на поддержку правительства реформ, но эту Думу избирало всего 3 % населения России, причем механизм выборов был устроен таким образом, что побеждали в основном лояльно настроенные к монархии кандидаты. Победа демократии оказалась иллюзорной.
Компромисс достигался лишь с той «общественностью», которая в кризисной ситуации не смогла бы успокоить страну. Эта проблема ярко проявилась в 1917 году, когда власть быстро ушла из рук тех, кто так долго к ней стремился и, казалось, достиг желаемого. В тот момент «избранники народа» не смогли защитить себя от сравнительно немногочисленной группы радикально настроенных выходцев из народа. Но в предреволюционный период попытки расширить «общественность» до размера истинной Общественности резко снижали культурный уровень депутатского корпуса и выглядели неприемлемыми. Скажем, в I Думе некоторые крестьянские представители не умели ни читать, ни писать, другие пьянствовали и скандалили по кабакам, третьи имели за плечами уголовное прошлое. При всеобщем избирательном праве доля подобной публики в парламенте могла существенно возрасти. Подобное представительство в кризисной ситуации вряд ли оказалось бы более твердой опорой власти, чем представительство на основе цензовой демократии. Можно сказать, что как активное движение оппозиции в сторону расширения демократии, так и попытки властей перейти к дозированному предоставлению «демократии» малокультурной стране не решали быстро нараставших проблем.
Аномия успеха
Раскол элит сам по себе не приводит к революции, но создает условия. Контрэлиты, перешедшие в оппозицию старому режиму, должны для его разрушения мобилизовать массы и наделить их идеями, вдохновляющими на разрушение. И вот здесь-то в первую очередь срабатывает разрушительная сторона процесса модернизации.
Революцию можно рассматривать как проблему, связанную с двумя принципиально разными образами жизни человека: традиционным и современным. Переход от одного к другому не обязательно революционен, но он во всех случаях является крайне болезненным. Для лучшего понимания проблемы ее можно сравнить с проблемой подросткового кризиса. Подросток переходного возраста порой ведет себя разрушительно, но является ли протест свидетельством ущербности? Являются ли признаком ущербности бунт, направленный против родителей, стремление подчеркнуть свою индивидуальность вычурной одеждой или прической, желание строить жизнь по собственным планам, а не по планам, сформулированным семьей и школой? Является ли признаком ущербности подростковая депрессия, связанная с непониманием смысла своей самостоятельной жизни? Нет, подростковый кризис является признаком здорового развития, а не ущербности. Инфантильный подросток, возможно, не доставит семье и школе больших проблем, но может в будущем оказаться не приспособлен к самостоятельной жизни. А переживший кризис подросток к этой жизни будет постепенно адаптироваться. Ведь кризис является признаком того, что человек развивается, перестает быть ребенком и обретает черты, позволяющие жить без опеки. Другое дело — кризис действительно надо пережить, а не утонуть в нем, не пойти вразнос и не деградировать. Кризис можно пережить с большими или меньшими потерями. Можно быстро взять себя в руки, а можно сильно отстать