В-третьих, на фоне радикализации небольшой группы общества, активизировавшей террористическую деятельность, значительная часть разочарованной в политике молодежи стала склоняться к пессимизму. Яркий пример такой эволюции — огромные тиражи (более 200 тысяч экземпляров) поэтических сборников Семена Надсона, стремившегося уйти в творчество, устав от «мира борьбы и наживы», как выразился он в одном стихотворении. Читатели Надсона не брались за бомбы и револьверы, но их индифферентность по отношению к происходящим в стране переменам создавала благоприятную почву для действий радикалов. Фанатики получали численный перевес над рационально мыслящими реформаторами, несмотря на то что сами представляли собой относительно маргинальную группу. В дальнейшем, на рубеже веков и в эпоху революции 1905–1907 годов, интеллигенция увлеклась политикой в связи с публикацией Октябрьского манифеста и выборами в Государственную думу. Читательский интерес обратился к Максиму Горькому с его острой социальной проблематикой. Но затем вновь вернулась апатия. В моду вошли мистицизм, нуар, декаданс и даже самоубийства. Вряд ли можно говорить, как это делает Ричард Пайпс, что русские интеллигенты в целом объявили войну монархии, но, бесспорно, они не стали в тех сложных обстоятельствах группой, стабилизирующей страну и проявляющей интерес к ее мирной модернизации.
В-четвертых, подавляющее большинство необразованного населения оказалось в сложном, противоречивом состоянии. Экономика создавала для них новые возможности, но воспользоваться ими удавалось далеко не всем. С одной стороны, многим людям все труднее было жить по-старому, поскольку не имелось достаточного объема земельных ресурсов. Но, с другой, — жить по-новому психологически трудно, если ты привык к традиционным формам существования. Крестьянская община распадалась, многие ощущали развал не только внешних форм жизни, но и внутреннего мира, развал веками складывавшихся представлений о том, как следует жить. А крестьянам, перебравшимся в город и пытавшимся освоиться в качестве промышленных рабочих, жить оказалось еще тяжелее, поскольку они не чувствовали поддержки общины и вынуждены были привыкать к совершенно новым условиям существования.
В-пятых, поскольку рост недовольства обусловил в России разгул терроризма, консервативно настроенная часть общества стала набирать силу. Обер-прокурор Синода Константин Победоносцев, все критиковавший и ничего не предлагавший для фундаментального укрепления системы, считал реформаторов изменниками, готовящими крушение государства, и идолопоклонниками, боготворящими разные виды свободы. Немало людей разделяли подобные взгляды. Модернизация не могла нравиться всем, тем более что поначалу она обернулась обнищанием пролетариата из-за быстрого притока в город множества крестьян, усиливавших конкуренцию на рынке труда. Экономические успехи страны стали заметны лишь накануне XX века, тогда как «успехи террористические» проявились намного раньше. В итоге в действиях власти наметились явные консервативные тенденции. Если при Александре II один за другим появлялись проекты введения законосовещательного представительного учреждения, то после гибели царя-освободителя его сын отказался от робких попыток формирования народного представительства, которые содержались в проекте графа Михаила Лорис-Меликова. Александр III осуществил свой консервативный поворот под влиянием Победоносцева и небольшого числа его единомышленников, проигнорировав мнение большинства членов Государственного совета, настроенных на продолжение реформ.
Но торжество консерватизма, в свою очередь, обусловило возмущение радикальных групп, считавших, что реформы должны быть продолжены до тех пор, пока Россия не перейдет от самодержавия к конституционной монархии. При этом нарождающиеся марксисты смотрели дальше радикалов-народников и интеллектуалов-конституционалистов, надеясь уничтожить и самодержавие как политическую систему, и капитализм как социальный строй. Комплекс проблем, сформировавшихся в пореформенный период, представлял собой горючую смесь, готовую вспыхнуть в любой момент. Одна проблема обостряла другую. Любое движение вправо активизировало левацкие настроения, а движение влево озлобляло правые силы.
Александр III и Николай II получили от Александра II идеальные условия для развития российской экономики, но одновременно столь же идеальные условия для развития революционного движения. Финансовая реформа Сергея Витте сделала нашу страну еще сильнее в хозяйственном отношении и привлекательнее для инвестиций, но в социально-политическом плане стабилизатором стать не могла. Ну а аграрные преобразования Петра Столыпина, открывшие путь к быстрому капиталистическому развитию в деревне, могли лишь усилить социальную напряженность. Крепкий, успешный мужик раздражал общину, нарушал сложившиеся в ней представления о справедливости.
Неконструктивность «конструктивных сил»
Могли ли конструктивные силы России успешно сопротивляться постепенному нарастанию деструктивной активности? Людей, выигравших от преобразований, было не так уж мало. Либеральное дворянство могло после долгих лет дискредитировавшего страну крепостничества наконец почувствовать, что мы становимся нормальными европейцами. Земцы обретали первый опыт управления и могли надеяться на будущее развитие парламентаризма. Буржуазия получала возможности для успешного развития бизнеса. Средние городские слои и квалифицированные рабочие могли неплохо зарабатывать благодаря появлению множества эффективно функционирующих промышленных предприятий, развитию строительной отрасли и сферы услуг. Предприимчивые помещики и крепкие мужики благодаря нарастающим экспортным возможностям страны на европейском аграрном рынке имели все основания рассчитывать на дальнейшие успехи. В новых условиях не имелось особых оснований для пессимизма даже у убежденных монархистов и имперцев. Россия оставалась монархией. Позиции аристократии были прочны. Бюрократия разрасталась и приобретала все большее влияние на ход государственных дел. Сохранялись надежды на то, что в очередной успешной войне будет наконец водружен крест над Святой Софией и православное воинство установит контроль над Босфором и Дарданеллами. В общем, имелись, казалось бы, объективные условия для союза различных выигрывавших (или, по крайней мере, не проигрывавших) от модернизации групп интересов. Однако на деле заключать подобные союзы чрезвычайно сложно. Краткосрочные разногласия для всех очевидны и чрезвычайно болезненны, тогда как долгосрочный выигрыш представляется сомнительным. В результате склоки возникают почти на ровном месте, и потомки с удивлением обнаруживают, листая через много лет пыльные газеты дней минувших, насколько деды и прадеды были ограниченны, уперты и недальновидны. Конфликты, возникавшие между умными, образованными, конструктивными людьми, кажутся субъективными