— Я только первому секретарю Ростова сказал… ну и предсовмина РСФСР… ну и нашему первому, Шенину, ещё хотел… — стал оправдываться я, будто школьник, схлопотавший двойку.
Виктор Анисимович мягко кивнул, и продолжил.
— Я знаю, Толя, что у вас большой круг друзей на высоких уровнях. Тут в другом дело. Визит почти семейный, как мне сказали. Просто одна семья пригласила другую в гости. Поэтому прессу решили не извещать.
Его голос звучал тихо, доверительно, и от этого слова мидовца казались весомее всяких официальных указаний и распоряжений.
— Ну, ясен пень — вдруг мы с Мартой разбежимся ещё, — усмехнулся я и, как назло, сказал фразу громче, чем следовало. Моя норвежка услышала.
— Толя! Я тебя бить два раза в бок, прости! — вспыхнула Марта и запричитала: — Просто хотела, чтобы ты выглядел красиво и правильно. А так я тебя любить и больше бить не буду… А как бабушка сказала? Хорошо — да?.. Нас могли здесь покормить обедом…
Слово «разбежимся» она поняла правильно — и сейчас старается казаться услужливой и заботливой.
«Запереживала», — самодовольно отметил я про себя.
— Я тебе ещё хочу кое-что сказать! — шепнула Марта мне на ухо. — Это тоже нельзя, но… ладно.
Глава 24
— Ты это… если секрет какой, то потом расскажешь, — киваю я на водилу.
Обидеть его не боюсь, так как говорю вполголоса, да и в самом деле — что тут обижаться? Всё равно ведь будет отчёт строчить, так что, если «просили не говорить», лучше пусть расскажет только мне.
Марта понятливо затыкается, только щёки у неё слегка розовеют. А едем мы в ресторан «Арагви», где сегодня гуляют демократы. На входе в заведение нас встречают два швейцара, оба в униформе: белые перчатки и галстуки-бабочки. Видно, предупреждены: запускают как по свистку, даже документы не спросили.
Иду, перевариваю свежие новости от Марты. Она, как только мы вылезли из машины, всё-таки сообщила — и не одну, а целых две.
Первая — мои возможные родственники, а именно будущая тёща, уже копают мою родословную, ищут там кого-нибудь из знатного рода. Чтобы, наверное, на фуршетах не стыдно было меня представить. Ну, флаг им в руки. У бати с его пролетарской фамилией — хоть до седьмого колена копай, дворян не найти. И по маминой линии… бабушка точно мимо — она сестра известного чекиста.
Вторая новость — куда жирнее: предложат остаться в Норвегии не только мне, но и маме Вере, и батe, и бабуле. Официально, с бумагами, печатями и без всякой лишней бюрократической волокиты. Причём берутся согласовать это с советской стороной.
Домик, говорят, дадут. Недалеко от Осло. Участок земли. Коровку надо? Будет! Мне-то не знать, что у них там с крупно-рогатым скотом всё в порядке. Маму Веру — в посольскую школу пристроят, батю… ну, если пожелает, можно и забойщиком. Там ведь крупный рогатый не только доят, но и на мясо иногда пускают. Бабуле — персональную пенсию, как участнице войны. Красота!
— Только наш управдом считает, что бабушка твоя не согласится, — шепчет Марта по пути к банкетному залу.
А то я сам не знаю… Бабуля у меня резко против будет. Ведь все подруги у неё в деревне, друзья-фронтовики ещё живы, да и хозяйство своё: дом, участок. Зачем ей эта Норвегия? Да у нас под окнами абрикос цветёт! А там что — елки и северный ветер? К тому же она подарков на халяву не любит, особенно от чужих.
Батя — другое дело. Широкая душа: примет с благодарностью. Он и сам дарить любит… вернее, любил до брака. Теперь, уверен, купеческий размах его прижала цепкая рука жены.
Но если и будет он против, то в Вере я уверен — уговорит. Хочешь не хочешь, а останутся они в Норвегии… ну или переедут туда, как там решат. Интересно, это ж получается — у меня родственники за границей будут? Как в анекдоте:
— Рабинович, у вас есть родственники за границей?
— Нету!
— А в анкете написано: брат и родители — в Израиле, сестра — в Америке…
— Так они — на родине? Это я — за границей!
Сейчас с этим полегче стало. Нет, если у тебя родня в Израиле, например, или Штатах — КГБ тут же стойку сделает. Ну а если какая-нибудь Норвегия, да ещё на низовой должности — никто и глазом не моргнёт. Другое дело, что я в бюро, и у меня доступ к секретке.
Формально наличие родственников за границей не мешает ни в КПСС вступить, ни карьеру делать. Но на практике это всегда повод для лишней проверки — особенно в органах идеологического контроля, спецслужбах, МИДе и ВПК.
Тьфу, тоже мне, нашёл, о чём переживать! До секретаря хотя бы третьего уровня мне ещё как до орбитальной станции «Мир» пешком. До 91-го точно не успею.
Что же Марта своим родным про меня наплела, что они перешли к активным действиям? Неужели заявила: «Люблю так, что жить без него не могу!» — и всё, двор встал на уши?
Внимательно разглядываю подругу.
— Что? Плохо выгляжу? Помято где? Прическа? — напряглась «невеста», неправильно поняв мой взгляд.
— Что за управдом? — перевожу тему.
— Ну… как это по-вашему… руководитель протокола королевского двора, — пояснила Марта и зачем-то добавила: — Он хороший.
Видать, моя серьёзная морда заставила её подумать, что я недоволен этим знатоком душ советских фронтовичек.
В «Арагви» как раз допели «Сулико», и тапёр на пианино бодро перешёл на что-то более весёлое. Марта вертит головой — ей всё интересно: и люди, и обстановка, и сам этот густой, пропитанный историй воздух зала.
— Вас ждут в «белом», — метрдотель, появившийся как призрак, предложил нам следовать за ним.
В «Арагви» ещё со старых времён несколько отдельных кабинетов — таких себе приватных залов для закрытых приёмов, где особо важные гости могут без посторонних ушей решать дела государственной важности. Самый легендарный из них — личный кабинет Берии на втором уровне. Он оборудован небольшим балконом, выходящим в основной, «столичный», зал, откуда высокопоставленный гость мог незаметно наблюдать за публикой.
«Белый зал» — нынче это и есть бывший кабинет Берии. Туда мы и поднялись. С порога ясно — Чубайса среди гостей нет, значит, «рыжий» пока не в фаворе у Ельцина.
— Штыба!