– Кто она, Чимек?
– Навь. Она мне снится. Приходит, закутанная в черное, только пряжка золотая, и смотрит, шипит, словно проклинает. Я поэтому еще сюда уехал, не хочу, чтобы… – Он запнулся, будто проглотил чье-то имя, кто-то ему все же нравился, кого-то он оставил там, в Доме Рыси, увел беду за собой. – Не важно. Мне тут легче будет. А то каждый раз, как отца вижу, прямо волна поднимается внутри, и такая она черная, злоба эта. И тебя, тебя я тоже видеть не мог.
– Сейчас же видишь. Говоришь. Гармас вот не стал, завопил, как ребенок, убежал.
– Говорю же: легче мне здесь. Спокойнее. Щука – хитрая рыба, она меня спрячет.
– Покажи мне родовой камень, если можно, – попросила Джалар.
– Зачем?
– Хочу сказать Щуке спасибо за тебя. Я не знаю, кто и почему выбрал меня для этого черного дела, но, похоже, нам всем нужна защита.
Чимек кивнул.
Родовой камень Дома Щуки лежал наполовину в воде. Это был огромный серый валун, покрытый снизу зелеными водорослями, а сверху – голубоватым мхом. Если смотреть на него под определенным углом, можно было заметить клыкастую щучью ухмылку. Джалар не знала, вы́резали ли это искусные художники, или сама природа нарисовала на камне, но удивилась схожести выражения глаз с изображенными на родовой сосне Дома Рыси.
Чимек застыл невдалеке, и Джалар была ему благодарна. Она подошла к камню, поклонилась, погладила его стылый бок и положила в выемку щучьего глаза горсть черники, что набрала по дороге сюда. Хотя зачем Щуке ее черника? Но Джалар все же пробормотала:
– Щуке плавать, миру быть. Защити нас, праматерь озерных людей, помоги, спрячь от зла, имени которому мы не знаем, и… и помоги Чимеку!
* * *
Когда уставшая, разбитая Джалар пришла домой, то увидела, что Тхока вернулась. Измученная, постаревшая, она сидела на полу у своего сундука.
– Бабушка? – осторожно позвала Джалар.
Тхока подняла на нее глаза. В руке она сжимала веретено.
– Что с тобой? Где мама?
– Давно Севруджи не приходил, – сказала Тхока и посмотрела на веретено.
Джалар сделалось не по себе.
– Где ты была?
– В город хотела попасть. Только…
Она замолчала и будто забыла, о чем вообще говорила.
– Бабушка! – позвала Джалар.
– В лес пошла, думала, верну Тэмулгэна и остальных. Не спасти девочку, она по доброй воле туда ушла, потому что здесь ей жизни нет, она или в озеро с камнем на шее бросится, или колдовством семью Аюра изведет, нельзя ей было оставаться, она умненькая, вот и ушла. И нельзя ее догонять, и возвращать нельзя. Там она, может, свой путь найдет, хоть и на чужбине, а все лучше, чем здесь. А они не послушали, пошли… и нет следов, рысенька, ни одного следа. Как сквозь землю: шли, шли – и пропали.
– Он вернется, бабушка! Вернется – и все наладится!
– Ах, Джалар, можно ли сшить порванный бубен?
– Можно.
– Сшить-то можно, да будет ли он звучать?
И Джалар промолчала, не зная, что ответить.
В тот же день она начала собирать рюкзак. Рюкзак ей подарил Атенык, когда приезжал последний раз в гости года три назад. В рюкзаке лежали фонарик, складной нож и фляжка для воды – новые, красивые, ладные. Атенык все говорил отцу, что вот, мол, какие удобные вещи делают в городе, не то что у вас тут – прошлый век, и обещал в следующий раз привезти какую-то волшебную пилу, которая сама пилит. Все тогда посмеялись над выдумщиком Атеныком, но сейчас Джалар мысленно поблагодарила брата и положила в рюкзак меховые штаны, шерстяное одеяло, мешочек сухариков… Она сама не знала, зачем это делает. Но беспамятство Халана, паника Гармаса, рассказ Чимека, бегство Шоны, а главное – бабушкина беспомощность жгли страшнее огня. С чемоданом не побегаешь, а что бежать придется, Джалар теперь почти не сомневалась. Хорошо, если отец скоро вернется и успеет отвезти ее в город, а если нет? «Успеет до чего?» – спросила она себя и не смогла найти ответа.
Слышать разное
Они вернулись – те, кто ушли искать Шону.
Вернулись вместе с Шоной.
Только вот пришли они не сами.
Уже стали багряными черничные поляны, налилась ярким соком брусника, подернулись желтым лиственницы. В тот день Джалар исполнялось семнадцать лет, она с утра надела нарядное, с вышивкой, платье, вплела в волосы разноцветные бусины и вечером собиралась позвать подружек в гости. Жалела, что Сату далеко и до самого Норзена ей нельзя бывать в родной деревне. Ладно, Норзен уже скоро, на этот праздник все девушки, что вышли замуж в другие Дома, приходят навестить родителей, придет и Сату. Вот уж наговорятся всласть! Тхока делала брусничное масло, а Джалар ей помогала. Мама все это время, что ушел отец, была сама не своя: молоко проливалось у нее из крынок, рассыпались ягоды, рвались нити. Тхока велела ей отдыхать и сама принялась за хозяйство. Она что-то тихонько напевала, пока толкла бруснику, но Джалар не могла разобрать слов. И вдруг песня замерла, будто споткнулась.
– Что там? – спросила Джалар, потому что тоже что-то почувствовала или услышала.
– Кто-то едет, – прошептала помертвевшими губами Тхока.
Они бросили свои дела, вышли на крылечко и увидели, что вся деревня стекается к поляне, где обычно проводили праздники. Тхока, взяв внучку за руку, как маленькую, потащила ее сквозь толпу соседей, все быстрее и быстрее, и вот они стоят у края поляны, а из леса выезжает большой конный отряд. Тонконогие лошади лоснились от пота и фыркали, будто очень устали, но сами солдаты были безупречны: ни пылинки на мундирах, даже волосы ни у одного не растрепались. Они выстроились полукругом напротив деревни, и тогда Джалар увидела, что один из всадников держит веревку, веревкой этой связаны руки ее отца, отца Шоны, ее дяди и самой Шоны. Все они были босы, измучены и смотрели по сторонам так, будто не очень понимали, где находятся. Тхока охнула и бросилась к Тэмулгэну. Сквозь толпу протискивалась мать Шоны и кто-то еще. Джалар тоже хотела бежать к ним, но всадники вскинули ружья, наставили на детей Рыси. И один из них заговорил –