– Идёшь? Через окно? С твоим телосложением? Ну-ну… А рвануло где-то на улице. Наверное, наши парни постарались, сейчас мимо проедем, посмотрим.
Мавна решительно задрала ногу на подоконник, вскарабкалась на него, глубоко вдохнула и, зажмурившись, подалась вперёд.
Полсекунды падения – и она кубарем покатилась по земле. Хрустнули ветки куста. Падение могло бы быть более жёстким, если бы не куртка-броня, и Мавна почти сразу вскочила на ноги, задыхаясь от адреналина.
– Ничего себе ты вытворяешь, подруга, – присвистнула Лунница, застёгивая рюкзак после того, как в нём исчез пакет. Показалось, что на лице Лунницы проступило что-то вроде уважения. Мавна заправила растрепавшиеся волосы за уши и улыбнулась:
– Можно с тобой?
– Я возвращаюсь в пекло, малышка. Точно ли ты туда хочешь?
Мавна горячо закивала:
– Хоть куда. По пути разберёмся.
И что-то ей подсказывало, что Смородник, с готовностью пославший корреспондента, как раз таки направился в то самое пекло. И Илар… с лёгкостью мог бы тоже там оказаться, после того как выяснит, что с Лекешем и куда его увезли. Мавна подумала, что нужно написать Ние – если та ещё не слышала новости о вернувшихся со дна болота.
– Ну, тогда садись, раз не боишься обжечься.
Мавна забралась на сиденье и крепко ухватилась за талию Лунницы, совсем тонкую под грубой кожаной курткой.
* * *
Калинника несла вперёд сила искры.
Он дал ей волю там, в кафе, и теперь она никак не желала успокаиваться. Бурлила, колола, жгла вены и лёгкие.
Агне не отчитывалась перед ним и не поставила в известность, куда направилась. Сбежала в упырином облике, погнавшись за двумя противниками сразу. За своими же. Калинник выстрелил в спину упырям, но дальше решил, что каждый должен заниматься своими проблемами.
В его случае – это доложить обо всём Сеннице.
Он добежал до кабинета Матушки на адреналине. Наверное, тело слишком привыкло сдерживать искру, да ещё и нога разболелась – её немного задело, но старая рана беспокоила куда сильнее.
Зато через несколько минут передышки искра снова рвалась наружу, да так, что затмила разум. Ему бы остаться ждать раненых соратников, но искра буквально против воли тащила его на улицу, в гущу битвы, и Калинник не мог оставаться в стороне.
Заперев Мавну, чтобы не увязалась за ним со своими каштанами, он, хромая, побежал к выходу.
Входная дверь тряслась, снаружи в неё билось что-то большое и сильное. Испуганная Мариса выбежала из своей каморки.
– Черти какие! Прямо в подъезд ломятся! – воскликнула она.
Калинник быстро обнял её, успокаивая.
– Ключ от генератора у тебя?
Мариса, поджав дрожащие губы, кивнула.
– Сможешь привести в действие генератор? Только тут же прячься под лестницу, у тебя будет пара секунд задержки.
Мариса тревожно посмотрела на металлический короб на стене с плакатом «Чародей! Входя, не забудь отдать искру» и на изгиб лестничного пролёта, оценивая свои шансы.
– Смогу, – наконец согласилась она и вставила маленький ключик в скважину на щитке.
Снаружи в дверь ударили ещё сильнее, железо заскрежетало, будто его вскрывали огромным консервным ножом, у Калинника в голове стучали барабаны, искры сыпались с пальцев, нетерпеливо зовущие в драку.
– Мариса, давай! – закричал он.
Мариса рванула рычаг, отбежала в сторону – и дверь, а вместе с ней и стаю упырей снесло взрывом. Калинник послал вперёд пламя из своих ладоней, выбегая наружу.
* * *
Перед глазами стояли только лица родных, каждый грёбаный раз, когда Смородник моргал. Мама, отец, Мануш. Мысли крутились, сталкивались, завязывались в узел, но все были об одном и том же.
Ему привиделось или нет?
Были они там на самом деле или существовали только в его мозгах и сердце?
Он сделал то, что хотел. Вызволил людей из центра. Убил столько упырей, сколько мог. Заразил Туманный город искрой. На этом его путь закончен – если так будет угодно Свету. Он оставляет эти болота гореть, но уже за своей спиной.
Но самому Смороднику было угодно забрать с собой ещё как можно больше упыриных жизней – без того отсутствующих.
Мотоцикл мчался по городу – живому, бурлящему, мигающему окошками и вывесками магазинов. Обычно он ездил аккуратно, но сейчас лихо сновал между рядами машин, не всегда удосуживаясь включать поворотники. Только на светофорах послушно ждал, чтобы рвануть вперёд, едва загорится зелёный свет.
Если бы у Смородника был при себе привычный телефон, то без остановки сообщал бы об «отсутствии жизни». Он чуял кожей, что город наводнили упыри. Во дворах вспыхивали языки пламени, слышались крики, рёв моторов и мелькали быстрые тени: упырей, чародеев, простых людей. Пару раз он вскидывал пистолет и стрелял – если чётко понимал, что застрелит именно упыря, а не прохожего.
Хватит с него случайных убийств.
Где больше всего румяных, довольных, пышущих жизнью людей собирается в декабре? Конечно, на городской площади с её цвета вырвиглаз, показушно-весёлыми ярмарками и аттракционами.
Смородник свернул к заброшенной школе, противореча своим же решениям. Это желание пришло резко, как внезапный удар. Пусть у упырей не останется, пусть у них ничего не останется. Им не удастся мирно жить с людьми – как можно жить в согласии с едой? Глупая утопия.
Здание выглядело совершенно пустым, холодным – как скелет огромного животного, который никак не примет земля. Среди снега, тонким дырявым платком укрывшего почву, школа казалась почти чёрной с её обгоревшими пятнами на стенах.
Что ж, горела однажды – сгорит снова.
Смородник оставил мотоцикл и побежал вокруг здания, разливая чистое пламя прямо из раскрытых ладоней. Искра словно пришла в восторг от такой свободы: вспенилась в венах, бурлящим потоком вырывалась сквозь кожу, до боли искалывая и обжигая кисти. Дикая после болот, непредсказуемая. Огонь поднялся кольцом прямо на сухой траве, расплавил снег, но не гас от влаги, поднимался выше и выше, злой, трескучий, багровый, как кровь.
Смородник резко воздел руки над головой и сомкнул ладони, чтобы выбросить вперёд – и пламя бурлящей, неровной волной ринулось на здание, оплавляя бетонные стены, как старые свечки. В алом зареве клокотали чёрные дымные скопления, будто болота проникли в его искру и оставили в ней свой след.
Смородник залился лающим смехом, злым, жестоким. Сверкнул глазами, глядя на всполохи высотой с весь первый этаж, и снова запрыгнул на байк, заводя мотор.
Шум от площади мог бы соревноваться с рёвом мотора. Гремела музыка на катках и у каруселей, взрывались петарды с бесконечным треском, раскрашивая небо и отражаясь в мириадах мелких снежинок, будто рассыпанное конфетти. В центре площади возвышалась огромная ёлка