Варде оторвался от его шеи, утёр рот кулаком и скромно улыбнулся:
– Спасибо. А руки побереги, будешь стрелять. Причём… – он мельком оглянулся, и, будто в подтверждение его слов, с первого этажа прогрохотала автоматная очередь, – …очень скоро.
Смородник быстро шлёпнул пластырь на шею, не переставая ругаться. Рану сразу начало щипать, будто болотные пары разъедали кожу. В воздухе закружилось несколько ярко-алых искорок, словно дунули на тлеющие угли.
Пока Варде не было, Смородник успел обвязать койки в коридоре верёвкой, а теперь повернулся к ним и подумал: а не зря ли? Эта верёвочная паутина здорово затруднит им отступление, если понадобится.
Другой конец верёвки он привязал к мотоциклу, сел за руль и вскинул автомат.
– Запрыгивай сзади.
– Дай руку, – попросил Варде.
– Мои руки заняты оружием. Мне некогда держаться с тобой за ручки, земноводное.
– Дай. Долбаную. Руку!
Варде забрался на мотоцикл и схватил Смородника за пальцы свободной руки.
– Газуй!
Смородник не успел понять, что происходит: машинально дал газу, и под ногами вдруг оказалась пустота, желудок скрутило, а голову резко мотнуло в сторону, будто хотело оторвать от шеи. Последнее, что он увидел, были чародеи в комбинезонах химической защиты, бегущие к ним по коридору.
* * *
Замёрзшая земля встретила его лицо недружелюбно крепким ударом. Смородник полежал целую секунду, ожидая, пока угаснут звёзды перед глазами. Резко оттолкнувшись ладонями, он подскочил на ноги.
Болота. Пустырь. Деревенская улица. Дома гнилые, заброшенные, с выбитыми окнами. Но, чёрт, всё равно знакомые.
– Я сжёг одну такую халупу, – прохрипел Смородник и сплюнул на землю. – Ты там жил.
– Да, я перенёс нас к выходу из города. – Варде приподнялся на локтях, тяжело дыша. Его лицо стало бледным, как лёд на пруду, а глаза, наоборот, зажглись ярче. В уголке рта подсохло красное пятно Смородниковой крови. – Я молодец, – добавил он с удивлённым придыханием.
Смородник крутанулся на пятках. Машинально достал из кармана рюкзака банку зелёной мази и шлёпнул горсть на ноющий укус в шее, поверх пластыря. Мерзкий земноводный извращенец… Как такое только в голову пришло?..
Но надо было отдать Варде должное: все койки с донорами перенеслись с ними – и даже не перевернулись. Смородник подозревал, что иллюзорного в них было куда больше, чем реального, но эта иллюзия всё равно определённо была хороша. И байк тоже стоял рядом.
– Недурно, – нехотя согласился он и сощурился, вглядываясь. – Погоди…
То ли снег, то ли пепел сыпался с затянутого молочно-серого неба. И только в стороне площади с центром наливалась багровая туча, как разбухшее брюхо, готовое брызнуть кровью.
Но его внимание привлекло не это.
Смородник с расширившимися глазами, растерянно, нетвёрдо шагнул к трём койкам.
Не. Может. Быть.
Не может, на хрен…
Мама.
Отец.
Мануш.
На тех койках, где он сперва не различил лиц. Наконец тут, вдали от энергетического центра, они обрели свои облики. Лежали спокойные, красивые – такие, какими оставались в его воспоминаниях все мучительные шестнадцать лет разлуки.
Только вот у Мануша было разорвано горло. Родителей закрывали одеяла – может, у них были повреждения на телах.
Из глаз хлынули горячие потоки, стекая по щекам в уголки рта. Без предупреждения, без ощущения песка под веками: слёзы просто потекли, и всё. Смородник не мог их контролировать.
Он сделал два шага, не слушая голос Варде за спиной. Он вообще ничего не слышал – только своё сердце. Ноги подкосились, Смородник упал на колени, на хрусткую траву, укрытую тонким слоем снега. Прижался лбом к холодному одеялу и глухо всхлипнул.
– Мам… Мама.
Она не отвечала. Он не мог даже понять, дышит ли. Лицо не мерцало, не шло помехами: бледное и худое, с впалыми щеками, острым носом с горбинкой и густыми чёрными ресницами. Мирча был больше похож на неё, на Эйшу, чем на отца. Те же скулы, очертания губ, разрез глаз и нос – разве что мамин был тоньше и аккуратнее. Волосы ему тоже достались мамины, чёрные и гладкие, блестящие, как перья грача. А про характер он не успел узнать. Мирча Шторция растворился, его больше не было, на его месте вырос другой мужчина – жёсткий и резкий, каким он никогда не был в детстве.
– Мам, прости, – прошептал Смородник срывающимся голосом. В горле стоял колючий ком, который мешал дышать и глотать, но слова сами полились, вместе со слезами. Будто стояли все эти годы наготове и ждали, когда их выпустят. Когда им позволят излиться. – Мам, я был не прав. Я зря убежал тогда. Прости, мам. Я бы всё сейчас отдал за твой грёбаный суп. Даже с крошками. И крошками, мам. С горелыми корками. Хоть с чем, лишь бы твой. Я не должен был тогда всё это говорить, мам. Прости, прости, ты помнишь меня? Ты слышишь? – Он вдруг поднял голову, судорожно заглядывая в неподвижное лицо Эйши. Показалось, что её ресницы даже дрогнули. Темень, пусть они очнутся!.. На минуту. Хотя бы так. – Мам, я Мирча. Твой Мирча. Правда, мне пришлось подавить в себе того Мирчу. Меня теперь не так зовут. И сам я не такой. Но я… я так люблю тебя, мам. И скучаю. Темень, как я скучаю! Рвусь без вас. Я должен быть с вами. Так же лежать. Либо с вами, либо под землёй. Только бы быть рядом. Ты простишь меня? Простишь? Пожалуйста. За всё. Я не хотел уходить. Я хотел быть с вами.
Он нащупал холодную ладонь – раньше казалось, что у мамы длинные и крупные руки, но теперь её пальцы просто утонули в широкой лапище Смородника. Он горячо прижался к её коже губами, сглотнул рвущиеся рыдания, злясь на себя, что никак не может прервать поток слёз, мешающий смотреть.
Оставив маму, он так же, не вставая с колен, уткнулся в одеяло отца. На этот раз он заговорил на райхианском.
– Пап. Пап, ты меня слышишь? Я так виноват перед тобой. Я не помог вам в тот вечер. Может, вместе получилось бы отбиться, как думаешь? Но я всегда вспоминал вас. Мечтал увидеть вас. Иногда думал, скорее бы на тот свет, повидаться. Обнять тебя. Но ты представляешь, чародеи верят не в то же, во что верили мы. Их души возносятся к Свету священным огнём. И со временем я так привык к этому, что стал сомневаться, что мы с тобой увидимся даже после смерти. Смерть или нет – не знаю, но сейчас вижу тебя. Пап, открой глаза.