— На философию потянуло, Руся, — сказал я.
— Э-э, — протянул он, морщась сильнее. — Башка заболела, не выспался же ещё. Посижу немного, отпустит скоро, — Царевич опустил голову на руки. — Я не сплю, если что, слушаю.
Замолчали. По телевизору переключили канал, показывали «Дорожный патруль» с какими-то разборками, но звук убавлен, слова почти не разобрать. Зато слышно, что где-то этажом выше, где располагались обычные жилые квартиры, кто-то слушал Шуфутинского:
— Я календарь переверну, и снова третье сентября, — распевал он.
— О-о-о, постригся наконец! — вскричал Васька Моржов, заходя в столовую. — За пострижку ставим шишку!
— Ну блин, блюститель правопорядка нарисовался, — Семёнов оживился и провёл рукой по короткой стрижке. — Бэтмент, блин, морж-десантник. Когда с гаражами уже разберёшься? Все показатели горят, — добавил он с усмешкой. — Шишков аж охрип, пока орал на тебя.
— И ты туда же, — молодой опер притворно махнул рукой и посмотрел на нас с Царевичем. — Уже познакомились, значит.
— Да вот, к пацанам подошёл поговорить, — ответил старый опер. — О всяком-разном, пока не работаю.
Руслан ненадолго поднял голову, чуть улыбнулся краем губы, увидев вошедшего, и снова опустил. Сам Моржов понимающе кивнул.
— Знаешь, много чего видел за свою службу, — Семёнов полез за сигаретами. — Но хуже всего — когда у молодых пацанов взгляд, как у мужиков в возрасте, причём повидавших всякого. Вот у вас всех такой же. Ладно чё, позняк метаться, надо дальше как-то жить.
— Надо бы, — сказал я, положив обе руки на скользкую клеёнку на столе. — Да не дают, — я кивнул Моржову.
— Смотри, Трудыч, какая байда, — начал тот.
— Трудыч? — Царевич снова поднял голову. — У тебя папу Труд звали?
— Да, Труд Федотыч, — Семёнов закивал. — Он уже в возрасте был, когда я родился. Двадцать пятого года рождения, считай. Вот и я теперь — Аркадий Трудович. Это ладно — брата-то у него звали Сталет — по первым буквам от «Сталин, Ленин, Троцкий», — старый опер засмеялся. — Дед политическую линию не угадал, хах! Документы потом менял, писал Стален.
— Понятно, — Руслан потёр виски и сел, подперев голову кулаком, как пьяный, хотя вид у него совершенно трезвый. — Подышу немного, — сказал он, накинул куртку и вышел на улицу.
Через окно видно, что к нему подошёл Шустрый, закурили. Борька щёлкал семечки и что-то оживлённо рассказывал, а потом снова торопливо отошёл. Руслан посмотрел на меня через стекло и пожал плечами. Опять, наверное, девушка какая-то показалась в поле зрения Шустрого.
Опер внимательно на них посмотрел, и по лицу у него будто тень прошла. Что-то это ему напоминает.
Ну а теперь пора приступать к сложному, потому что то, о чём мы будем говорить, оперу не понравится точно. Но надо пробовать разные варианты, ведь на кону многое.
— Короче, — продолжил Моржов с серьёзным видом. — Видел же этого Ерёмина из военной прокуратуры? Командировочный. Ты же с ним ходил тогда. Пацанам нашим жизни от него совсем нет. Он вспомнил какой-то случай с войны, приехал, достаёт теперь. И фотку тебе подкинул, чтобы их со всех сторон обложить.
— Ну и чё? — взгляд Семёнова стал жёстче. — Это его работа, а у меня своя.
— Помоги пацанам, — попросил Моржов. — Из-за него им покоя нет. И так в жизни досталось, так ещё и не отпускают, проблем добавляют.
— Не надо что-то прям серьёзное делать, мы же не просим вмешиваться в следствие, никакого подлога, ничего, — сказал я. — Мы же понимаем, чем это грозит, и подставлять не будем. Просто сам он повсюду ходить не будет, ему надоест, вас припряжет. Нам надо понимать, что у него есть против нас.
Семёнов молча смотрел на нас. Слышно, как заскрипели у него зубы.
— Мужики, вы не догоняете, — отрезал он, будто моментально огородившись стеной. — И не понимаете о чём просите. Как там было, так всё и выяснят. А как там было? Там…
— Там как надо, так и было, — мрачно и очень тихо сказал Моржов. — Иначе там нельзя, сам понимаешь. Там одно, но здесь другое. Два разных мира, реально. И всё равно, пацаны там вели себя по совести и продержались. Из таких людей гвозди делать можно, как говорится. А сейчас пришли ко мне — чтобы помог им управу найти, потому что здесь беспредела ещё больше, чем там, но сами они его плодить не хотят. Они понимают, что старые методы не работают, зато такие как Ерёмин могут нарисовать что угодно, лишь бы выгодно было. И что там было, и что там не было.
Как Моржов вступился за нас. Я даже не ожидал этого от человека, которого мы совсем не знали. Но он прекрасно понимал, кто свои, а кто чужие, что такое боевое братство, и как работает мирная и военная жизнь. Десантник сам бы хотел, чтобы кто-то его прикрыл, окажись он в такой ситуации.
Так что такую помощь мы не забудем, даже если это ничем не поможет. Он нас выручал и там, и здесь, мы тоже будем.
— Он-то фотку подкинет, то ещё что-нибудь, — сказал я. — Потом провоцировать нас будет, мол, этот сдал, а этот из-за тебя под следствие пойдёт. Начнёт давить и сделает себе палку вообще без всяких доказательств, когда кто-нибудь из нас на себя возьмёт, чтобы остальных не подтянул. Чисто на признаниях.
— На гнилуху не дави, — вдруг проговорил Семёнов. — Не поможет.
— Поэтому мне нужно знать, что у него есть, хотя бы намёки, — продолжал я. — Чтобы понимать, как защищаться. Вот за себя я ручаюсь, что он меня не запутает, но парней наших знаю. Если там этот хитрый гад начнёт за разные ниточки дёргать, что-нибудь упоминать или хитрить, то кто-то решит выручить остальных, признается, на себя всё возьмёт, а этому товарищу командировочному больше и не надо — срубит себе палку. Вот за наших и переживаю, потому что мы все там привыкли, что своих надо прикрывать.
— Так и есть, — добавил Моржов. — Я не с ними служил, но там, знаешь, на это всё иначе смотришь. А тут наши местные пацаны, на которых этот московский тип решил себе жизнь улучшить. А им — окончательно