— Тут же, понимаете, никого за это подтягивать не будут, война же всё-таки шла. Может, его шальной пулей задело или осколком? Или вообще боевики расстреляли. Никто же вас не винит. Но знать надо. Может, он вообще шпионил? Тогда даже награду дадут, что такого шпиона замочили. Я же знаю, пацаны, через что вы там прошли. Сам в командировки ездил, пару раз обстреляли. И вот, вы вернулись, молодые, здоровые, вся жизнь впереди.
Ерёмин заулыбался.
— А что там было — там и осталось. Просто, чтобы совесть очистить, чтобы родственники уже похоронили его и успокоились. Ну, намекните, где там трупак его может лежать, я отпишу, что убит боевиками, и забудем на этом. Пусть англичане сами потом с Ичкерией договариваются, раз вась-вась друг с другом, чтобы тело им вернули. А я уже домой, наконец, уеду.
Говорил он так складно, спокойно, на равных, без напора, как было поначалу. Как хороший приятель, который хочет помочь.
И я бы купился, будь мне двадцать лет.
Но не сейчас.
Сейчас-то я вижу, чего он добивается — чтобы раскололились. Я наклонился вперёд и ощутимо ткнул Шустрого ногой под столом, чтобы молчал. А то по лицу видно, что он поверил и был готов сказать.
— Если бы знали — подсказали, товарищ майор, — произнёс я таким же доверительным голосом. — Но пойми — война там шла, мёртвых там немерено было. Даже те, кто Афган прошёл, охренели. И рассматривать, кто там валяется, нам было некогда. Самим бы выжить.
— Ладно, — следак полез в карман и достал пейджер, чтобы проверить сообщение. — Если что — вызову повесткой, под протокол показания дадите, — он поднялся.
— Не вопрос, — я кивнул.
Но ведь этот следователь обойдёт всех. Царевич не сдаст, Газон тем более, ну а Самовар достаточно умный, чтобы распознать такую манипуляцию. А вот Шопена или Халяву следак разговорить может.
В любом случае, я хотел всех повидать, вот и это повод хороший.
— А чё ты так, Старый, всполошился? — Шустрый потёр ногу под столом. — Пинаешься ещё.
— Да ты будто сказать ему хотел. Ты пойми, Шустрый, это он хитрил, чтобы ты сказал. Думаешь, есть им дело, снайпер он или нет? Им сверху спустили, вот и будут действовать, лишь бы крайнего найти. А за что этого «журналиста» порешили — ему вообще до лампочки. А даже если и нет — до лампочки прокурору будет и судье за компанию. Молчать надо, Борька.
— Ну, лады, — Шустрый замолчал, глядя на календарь, висящий на холодильнике. — Мляха, надо пацанов предупредить. А то разведёт, признаются.
— Да. Будем разбираться. Пошли, чего сидеть.
* * *
В городе не так много участников той войны. Всех мы не знаем, и, быть может, следак решит поговорить со всеми, раз уж приехал. И он точно подключит местных оперов, у военного следака есть такое право.
Но пусть говорит, а мы придумаем, что с этим делать.
Мы разделились. Шопена в общаге я не застал, Шустрый приходил к Самовару, но квартира была пуста, а соседи сказали, что его увезли в больницу. Зато я дозвонился до Царевича и Газона, предложил вечером пересечься, обсудить ситуацию. Ну а где жил Халява, мы не знали, но явно не с отцом.
Пока ездил, осмотрел город, нашёл свою старую школу по памяти, рынок, где кипела жизнь, увидел возводимый торговый центр неподалёку от железнодорожного общежития, и вокзал, от которого я вчера уехал. Днём потеплело, вчерашний снег размело ветром, можно было даже расстегнуть куртку.
Да, это тот самый город девяностых, из которого я уезжал. Ничего не изменилось, да и измениться не могло, я же не был здесь с 96-го сам. Но всё равно, всё вокруг выглядит в новинку, ведь другие-то города за столько лет менялись, и я к этим изменениям привык.
Здесь нет полчищ самокатов и курьеров, машинами такси управляют бомбилы или небольшие конторки, а не одна огромная фирма, работающая по всей стране.
Повсюду обменные пункты и менялы, особенно в центре. У меня картонная табличка с сегодняшним курсом валют — пять с половиной тысяч за доллар. Но здесь все цены в тысячах, деноминации ещё не было. Так что доллары надо будет брать, пока дёшево.
Заметил, что ещё нет киосков с шаурмой, но много других киосков, где можно купить шоколадку, жвачку с вкладышем или пивко. Вообще нет супермаркетов и минимаркетов, ещё не распробовали такой формат, и нужно по старинке просить продавщицу, чтобы принесла и взвесила. Много магазинов с бухлом, и многое из этого — контрафакт, который разливали по бутылкам в разных подвалах.
Машины — старые советские, новенькие «восьмёрки» и «девятки», достаточно много иномарок, среди которых доминируют японские праворульки и побитые европейки. Хотя я пару раз видел БМВ и даже «Мерс», наверняка или бандиты, или богатые коммерсанты.
Если честно, местную братву я знал не особо. Слышал какие-то имена, но никогда с ними не пересекался.
Непривычно пока здесь, но долго привыкать не придётся. Я же когда-то жил в этом времени, освоюсь быстро. Просто надо привыкнуть, что сейчас ничего не купишь с карточки. У нас и банкомат-то всего один или два в городе, нужно носить наличные. И покупать всё нужно будет по старинке, в магазине, а не в интернете, хотя что-то редкое можно выписать по почте.
Ещё одна проблема — мобильная связь очень дорогая, и сами трубки стоят от тысячи баксов, ещё и тарифы грабительские, с посекундной тарификацией. Нужно заранее обговаривать, где и когда ты будешь, чтобы не разминуться.
Надо будет купить всем хотя бы пейджеры. И жетонов нужно будет набрать для таксофонов — телефонов-автоматов в городе много, и не все работают через специальные карточки. Связь между нами важна.
* * *
Царевич пришёл к нам сразу после работы, в центр города, как мы и договорились.
— Надо к Халяве зайти, — сказал я, пожимая ему руку. Осторожно, а то мизинец правой перебинтован. — Знаешь, где его искать?
— Сейчас ещё рано, сам понимаешь. Похавать пока можно, — Царевич показал в сторону и поправил красный вязаный шарф под курткой. — Там столовка хорошая, недорогая.
Мы встретились на городской площади, недалеко от памятника Ленину. Указывал Ильич прямо на здание городской администрации, рядом с которой стояли дорогие джипы и прочие иномарки.
С другой стороны была почта и переговорный