Вот уже знал, кто там будет. Так и вышло. На снимке тот самый снайпер, якобы «журналист», который приехал в Чечню, вот только совсем не для репортажей.
Он приехал убивать из своей навороченной снайперской винтовки. За деньги или за идею — неважно. Стрелять он умел, замочил многих.
Не из-за этого ли тогда сел Шустрый? Может, он тогда взял вину на себя за всех?
Надо выяснять, каким образом следак дошёл до нас, что выяснил, и решить, как отбиваться.
Глава 4
— Видел такого? — спросил следак, внимательно глядя на Шустрого.
Снимок взял я и присмотрелся к мужику в костюме. Здесь он выглядит важно, в рубашке, с фотокамерой на груди и значком «Press», который болтался на синем шнурке. Тот самый, видать, значок, который он нам показывал.
— А должен? — я перевернул снимок и прочитал, что написано сзади.
«Янис Плаудис». Нам он не представлялся и вообще пытался строить из себя русского, тем более, акцент у него был не особо сильный, хоть и заметный, говорил на русском он отлично. Но когда случайно произнёс, что латыш, Самовар сразу спросил: «Латышский стрелок?»
В шутку, конечно, но нам вдруг стало не смешно, мы переглянулись и решили проверить ту сумку. Ну а дальше — дело техники. Если бы не это — стрелял бы он нас дальше.
И всё же, как следак на нас вышел? Левых рядом тогда не было, только наш взвод, а в живых из него остались только мы всемером из Тихоборска. Да, кто-то из погибших мог сказать, что нашли снайпера, а он выпрыгнул с гранатой из окна, как тогда было принято говорить в таких случаях. Ещё кто-то мог это увидеть или найти тело.
Но тут ключевое — докажи. Если будем сами стоять на своём, уедет следователь с пустыми руками. Иначе будет так, будто тот снайпер достал нас из могилы.
Поэтому надо делать так, как договорились тогда — не видели, не слышали, не знаем. Если сочинять — подловит на неточностях, вдруг кто сказал про гранату.
— А ты-то почему отвечаешь? — Ерёмин посмотрел на меня исподлобья.
— А что, мои показания не нужны? — я усмехнулся. — Я в твоём списке разве не значусь? Ну проверь — Старицкий.
Всё равно бы он ко мне пришёл, а я не хочу, чтобы он беспокоил отца. Следак нахмурился, но полез в записную книжку, а я зыркнул в сторону опавшего Шустрого.
Лишь бы ничего не сказанул. Должен понимать, чем это чревато.
Потому что, если это всплывёт, нам никогда не поверят.
— А, Старицкий, я к тебе после хотел идти, — Ерёмин засмеялся. — Ну, значит, не придётся тащиться к тебе. Остальных, может, выдернете ко мне? Ваш взвод, ну и кто с других подразделений служил и здесь живёт.
— Мы всех и не знаем, — я передал снимок Шустрому. — В курсе только, что в десанте был парень из параллельного класса, но он погиб. И ещё в пятой роте был мой сосед, но он раньше вернулся, по ранению.
— Самострел? — следак хитро посмотрел на меня.
— А мне-то откуда знать? Там пули отовсюду летели.
Вообще-то да, тот тип сам стрелял себе в ногу, чтобы его комиссовали, и это обсуждали, потому что он стрельнул не туда, куда нужно. Не суть, пусть следак сам выясняет.
— Других не знаем, там не пересекались, — продолжил я. — Так-то много кто возвращался.
— Ну, вообще-то, да, вы же махра, пехота, а остальные здесь из других родов войск, — следак посмотрел на Шустрого. — Ну? А ты видел?
— Не видел, — Шустрый вернул снимок на стол.
— Вообще, никаких иностранцев не видали? — Ерёмин закинул фотку в кожаную папку.
— Видали. Комиссии ОБСЕ постоянно крутились, — сказал я. — Там какие-то французы сидели, платочками носы закрывали. И немец был, он с нами сигаретами делился.
— Негры ещё были у дудаевцев, — вспомнил Шустрый. — Ходили с автоматами. Но это наёмники, типа, им баксами платили. Арабы были всякие, ещё какие-то афганцы приехали. Туда кто только не ездил.
— Много кто был, — подтвердил я. — А что этому журналисту дома не сиделось?
— Репортаж делал, — следователь достал пачку «Балканской звезды» из кармана и посмотрел на Шустрого. Тот кивнул и бросил ему коробок спичек. — О нарушении прав человека.
— Во как, — я хмыкнул. — Там много кто туда приезжал, расследовать это, чтобы потом по телевизору показать. Нарушение прав человека, говоришь? Вот только нас-то они за людей не считали, представь себе, майор.
— Там вообще история была — у меня тётка до войны в Грозном жила, — вспомнил Шустрый. — Квартиру продала за копейки, да и то сбежала до того, как заплатили, а то грозили убить. Сейчас в деревне живёт.
— И к чему это? — следак нахмурился и подкурил сигарету.
— Так пришла она в Москве в офис каких-то правозащитников, — он подумал и добавил с усмешкой: — левозащитников, в натуре. И типа, спрашивает, разве не полагается компенсация за это? В суд, может, подать, обещали же возместить. А те ей ответили — так это же вы на них напали, зачем вам помогать? Беженцам с Кавказа надо помогать, а не вам. Вот так-то. Будто тётка моя нападала. И будто она не беженец.
Шустрый нагло взял сигаретку из пачки следака.
Тот внимательно на нас посмотрел. Взгляд немного изменился, стал чуть спокойнее. Но всё же… что-то в нём было недоброе, хитрое, выпытывающее.
— Ну, слушайте, парни, — сказал Ерёмин спокойнее. — Давайте по чесноку. Ну, сами понимаете, спустили нам сверху разнарядку, собрали группу для расследования таких преступлений. Ну а типчик этот, — он ткнул пальцем в папку, — в Латвии при Союзе жил. Спортсмен, биатлонист, но свалил за бугор в Англию, когда сборная на соревнования выезжала. А сейчас модно стало приезжать оттуда и всех учить, как жить правильно.
— Вот по ящику показывают таких постоянно, — закивал Шустрый.
— Ну, убили его, это все понимают, — Ерёмин откинулся чуть назад, прислонившись спиной к стене. — Был я сам в Грозном весной, ещё там когда наши стояли, поспрашивал. Потом, когда вывод войск был, не до этого стало, а сейчас снова вспомнили. Но тут уж поймите, работать надо.