Спать нам сегодня не довелось. Недолгие сборы — и вот уже отряд выдвигается навстречу неизвестности. В предрассветных сумерках мы приближались к городу, стараясь не шуметь. Особенно ловко это получалось у нанайцев — их ноги ступали по земле бесшумно, будто они были не людьми, а тенями. Ничего не подозревающий городок спал. Лишь на воротной башне тускло мерцал одинокий фонарь, выхватывая из темноты фигуру сонного часового.
— Хорунжий, начинаем! — прошептал я, и два казака вскинули ружья.
Рядом со мной появилось широкое лицо Сафара. Он знаком попросил разрешения выстрелить по часовому.
— Стреляй, Сафарка! — разрешил я. — Но потом держись в стороне. Не выздоровел ты еще для боя.
Башкир нервным движением закинул назад прядь волос, мешавшую целиться, и приложился к ложу своей дальнобойной тулки.
С разных сторон сухо щелкнули два штуцера, громыхнул ствол Сафара. Часовой на башне дернулся, будто наткнувшись на невидимую стену, и беззвучно рухнул вниз, за гребень стены. Казачьи стрелки взяли под прицел бойницы.
— Пора. — Я кивнул Титу.
Мы вдвоем, пригибаясь к самой земле, рванулись через открытое пространство. За спиной — тяжелая связка из восьми «драконьих зубов». Тит нес короткую, наспех сколоченную лестницу. Сердце билось не в груди, а в самом горле, и каждый шорох собственных шагов отдавался в ушах оглушительным грохотом.
У ворот мы вжались в шершавые, холодные доски. Тит торопливо приставил лестницу, и я со всех сил рванул наверх. Установил смертоносный узел на массивную поперечную балку, прямо под крышей портала. Теперь — запал. Пальцы, онемевшие от напряжения, казалось, превратились в чужие деревяшки, но я взял себя в руки и заставил сделать то, что нужно.
Короткий, скребущий звук — и запал ответил змеиным шипением, плюнув снопом тусклых искр. У нас пять секунд, чтобы свалить отсюда!
— Уходим!
Мы кубарем скатились вниз. Нет, мы не бежали — мы летели, распластываясь над землей, ныряя за спасительный выступ скалы. Я успел зажать уши и открыть рот за мгновение до того, как наша бомба грохнула на перекладине ворот.
Сначала слепящая вспышка, вырвавшая мир из серости. И лишь потом — удар. Тяжелый, утробный толчок, прошедший сквозь землю и ударивший в самые кости, встряхнул нас. Черт, я, наверное, никогда к этому не привыкну! Воротная башня, подброшенная чудовищной силой, на миг зависла в воздухе и рухнула внутрь, поднимая столб удушливой пыли.
Прекрасно! Проход открыт!
Тит рванул было вперед, но я удержал его за рубаху.
— Погоди, пока не лезь! Сейчас казаки поскачут. Затопчут тебя!
Но когда дым начал редеть, ледяной холод пополз по моей спине. Произошло то, чего я не учел: массивные, окованные железом створки, сорванные с петель и чудовищно искореженные, не разлетелись в щепки! Они рухнули плашмя, одна на другую, намертво заклинив собой весь проем. На месте ворот вырос неприступный бастион из перекрученного дерева, железа и обломков башни.
— В атаку! — уже ревел хорунжий Афанасьев. Его казаки, готовые ринуться в пролом, с гиканьем рванулись было вперед, но тут же в замешательстве осадили коней. Проскакать через этот хаос было невозможно.
И в этот самый миг городок взорвался яростью. Со стен, из уцелевших бойниц и окон ближайших фанз на нас обрушился ливень свинца. Пронзительно завыли сигнальные рога. В Силинцзы поднялась тревога.
Мой идеальный, выверенный до миллиметра инженерный план, моя гордость, только что рассыпался в прах. Вместо стремительного рейда нас ждала кровавая, вязкая бойня у заваленных ворот.
Казаки, спешившись, тут же открыли ответный огонь, укрываясь за камнями. Их яростная пальба сковала хунхузов у пролома, но было ясно — это временно. Мы потеряли главный козырь — стремительность. Каждый миг промедления давал врагу время опомниться, занять оборону по всему городу, и тогда мы увязли бы в этой мясорубке надолго, теряя людей одного за другим.
Мне остро требовался новый план. И немедленно. Но плана не было — зато был динамит…
— Тит, Софрон, за мной! — проревел я, выхватывая из сумы две шашки. — Закидаем их к чертям!
Пока казаки и мышляевцы, припав к земле, огрызались частым огнем, не давая хунхузам поднять головы, мы втроем подбежали к самому краю завала. Свинцовые осы запели вокруг, высекая искры из камней. Укрывшись за обломками, хунхузы поливали нас огнем.
— Разбегайтесь! — крикнул я, поджигая запалы.
Две шашки, брошенные поверх искореженных бревен, разорвались прямо в гуще засевших там врагов. На мгновение все потонуло в грохоте, дыме и криках. Этой короткой, страшной передышки нам должно было хватить.
— Расчищать! Живо! — скомандовал я, и мы с подбежавшими каторжанами навалились на завал.
Тесаные бревна, изломанные взрывом и переплетенные со скрученным железом, не поддавались. Драгоценные секунды уходили… Но тут началось нечто невообразимое. Пока мы тщетно пытались раскачать массивную балку, Тит, казалось, впал в боевое безумие.
Издав рев, которому мог бы позавидовать раненый медведь, он буквально набросился на обломки ворот. Его исполинская сила, которую он до этого словно сдерживал, вырвалась наружу. Он в одиночку, вцепившись в занозистое, обожженное бревно своими ручищами-крюками, вырвал его из завала и швырнул в сторону так, будто это было простое полено. Мускулы на его спине вздувались каменными буграми, на лбу выступили багровые вены.
Остальные бойцы на миг замерли, ошеломленные, а затем, вдохновленные этим первобытным зрелищем, навалились на завал с удвоенной, звериной силой.
Удары сердца отсчитывали секунды, грохот выстрелов не давал говорить. Еще несколько мгновений, еще усилие, пропитанное дымом и потом, и вот тяжеленая створка ворот упала плашмя на землю. Узкий проход для конницы был свободен. Я обернулся к хорунжему Афанасьеву. Он и его казаки уже гарцевали на конях, нетерпеливо ржавших и переминавшихся с ноги на ногу.
— Давай, хорунжий! Казаки, вперед! Ваш выход!
С диким, рвущим душу гиканьем и свистом казачья лава, сверкая обнаженными шашками, хлынула в пробитую нами брешь. Живая река из стали, конского пота и ярости, несущая на своих клинках смерть и ужас, ворвалась в Силинцзы, несясь по пыльным улочкам к его центру.
— Теперь! — Я повернулся к Софрону. — За мной!
Воспользовавшись замешательством врага, мы наконец рванулись вперед. Карабкались через искореженные бревна, цепляясь за острые обломки, перелезая через сгрудившиеся возле ворот повозки, в то время как пули продолжали щелкать вокруг. Тит, первым прорвавшийся через завал, тут же швырнул в ближайшую фанзу «драконий зуб». Взрыв, крики — и мы уже внутри, врываемся в горький пороховой дым.
Бой перешел в самую грязную свою стадию.
Улицы