— Пожалуй, Владислав Антонович, с таким орудием можно смести любое количество хунхузов на площади в добрых пять-шесть квадратных сажен!
Люди Мышляева, издали наблюдавшие за нашими «опытами», подошли ближе. В их глазах была гремучая смесь натурального ужаса и дикого восторга.
— Да мы с этакой силищей, почитай, будто с артиллерией! Никакие толпы хунхузов не страшны! — толковали они между собой.
Похоже, успех моей «презентации» был полным и безоговорочным. Динамит — действительно мощное оружие, и наши люди, зная об этом, теперь увереннее пойдут в бой.
— Значит, решено, — сказал я, глядя на ошеломленные лица своих людей. — Операцию «Троянский дракон» объявляю открытой!
Следующие два часа мы упражнялись с метанием динамитных шашек. Эти, как их тотчас же прозвали тайпины, «драконьи зубы» я не мог доверить кому попало: ведь, если кто-то растеряется и, скажем, выронит шашку с зажженным запалом, взрыв может уничтожить половину нашего отряда.
После небольшого совещания я отобрал самых проверенных и хладнокровных:
— Левицкий, Сафар, Софрон, Тит! — перечислил я, протягивая запалы. — Это ваше. А теперь тренируйтесь в их использовании!
Сначала, экономя драгоценные шашки, я заставил их обучаться только обращению с запалами. Снова и снова они чиркали терками, учась воспламенять запальный шнур одним движением, не теряться от вида разбрасываемых им искр и шипения, привыкая к пятисекундной задержке, к весу и форме смертоносного груза и, конечно же, обучаясь метать его точно и далеко. И лишь когда их движения стали автоматическими, я дал команду на боевую тренировку. Правда, на первый раз попросил инженера Кагальницкого приделать к запалу удлиненные фитили, чтобы в случае непредвиденной задержки с броском у наших «студентов» было время отреагировать.
— Теперь кидайте динамит по-настоящему. Давай ты, Вальдемар, будешь первым. Покажи всем пример!
Отойдя в сторонку, я наблюдал за ними, стоя чуть поодаль, и видел, как по-разному каждый из них встречает это новое оружие. Первым кинул шашку Левицкий. Он волновался, лицо его заметно побледнело, но рука не дрогнула — выдержка кавалерийского офицера взяла свое, и бросок получился точным и сильным.
Следом за ним чиркнул теркой Софрон. Посмотрев на шипящий фитиль, старый солдат лишь презрительно скривился.
— Пф-ф… — передразнил он чадящий запальный шнур. — Мы и не такое видали! — проворчал он себе под нос и с размаху, будто кидал камень через реку, на добрых сорок шагов зашвырнул динамитную шашку.
Сафар сработал быстро и без лишних эмоций, как хорошо отлаженный механизм смерти. Короткий, точный бросок, и он тут же отступил назад, сохраняя непроницаемое выражение лица.
А вот Тит… огромный молотобоец на мгновение застыл, держа в своей ручище-лопате шипящий, изрыгающий искры заряд. В его глазах отразился… даже не столько страх, сколько первобытное непонимание злой, колдовской силы, заключенной в этом маленьком темном цилиндре.
— Швыряй, ворона! — нетерпеливо рыкнул Сафар, подтолкнув его в плечо.
Тит будто очнулся, и исполинская ручища его послала смертоносный снаряд по высокой дуге.
Один за другим четыре оглушительных взрыва громыхнули в овраге, и мощь этого оружия окончательно убедила нас в успехе предстоящей атаки.
Затем мы начали загружать джонки оружием и припасами для предстоящего похода.
— Ударный отряд формируем так, — водил я пальцем по карте. — Мои двадцать девять бойцов, костяк — наша старая команда каторжан. И отряд тайпинов для маскировки. Они будут изображать из себя хунхузов и рабов, возвращающихся после провоза груза на наш прииск. Добровольцы из деревни остаются на обороне прииска, а нанайцы Аодяна прибудут «вторым рейсом» вместе с казаками, за которыми я послал. Для них места в лодках уже не оставалось.
Приказы посыпались один за другим, короткие и четкие, как выстрелы.
— Готовьте джонки! Погрузить боеприпасы и шашки. Тайпинов немедленно переодеть в вещи убитых хунхузов! Взять двоих пленных бурлаков — они будут проводниками. И немедленно пошлите гонца к атаману Гольцову! Пусть казаки выступают без промедления. Мы начинаем.
Маховик войны был запущен, и остановить его стало невозможно.
В ночь пред выступлением я стоял один на берегу ручья, и холодный, влажный туман, поднявшийся от воды, обнимал плечи, глушил звуки, превращая мир в слепое, безмолвное пространство. В переметной суме у меня на боку тяжело лежали «драконьи зубы», усовершенствованные нами динамитные шашки. Их вес давил, заставляя думать.
Казалось бы — зачем? Зачем все это? Впереди, в другом, почти нереальном мире, ждали карты золотых полей Бодайбо, миллионные сделки и переговоры в тиши петербургских кабинетов. Уважение, влияние, созидание. Целая финансовая империя, которую можно было построить. Спокойная, обеспеченная жизнь, в которой выстрелы звучат только на охоте. Брак с Ольгой наконец! Нужно было лишь остановиться и кое о чем позабыть. Перешагнуть через труп замученной женщины, через мертвую пустоту в глазах Сафара, через собственное слово, данное не только ему, но и себе.
И стать другим человеком. Респектабельным, богатым, влиятельным. Толстяком в цилиндре, с дорогой сигарой и потухшими глазами, рассуждающим о биржевых котировках. Мужиком при деньгах, но без яиц.
Нет.
Этот поход в глубь Маньчжурии был не местью и не прихотью. Мне он так же необходим, как и Сафару — для сохранения себя. Данное мною слово — последний рубеж, за которым прежний «я», тот Сергей Курильский, что прошел Чечню и Африку, окончательно бы умер, уступив место преуспевающему дельцу Владиславу Антоновичу Тарановскому. Я дал слово боевому товарищу. Кем я стану, если не сдержу его?
— Все готово. Ждем только тебя. — Голос возникшего из тумана Левицкого вернул меня в реальность.
— Все готовы? Хорошо!
— Ты все перепроверил?
— Да.
— Сколько взяли динамитных шашек?
— Два десятка. Хватит, чтобы снести их базу до основания, — ответил он, закидывая суму на плечо.
— Добавьте еще столько же. На всякий случай. И берегите запалы: если они отсыреют — беда! Доктор Овсянников собрался?
— Да, он готов.
Левицкий стоял передо мной, готовый по первому слову выступить в неизвестность на том берегу Амура. Но я медлил. У меня оставалось еще одно дело.
— Передай всем — через пять минут выступаем! А я сейчас вернусь, — бросил я ему и, ничего не объясняя, быстро пошел прочь от суеты на берегу к нашей свежесрубленной, пахнущей смолой и хвоей избе.
Стараясь не шуметь, вошел в сени и, не разжигая огня, проскользнул внутрь. В соседней комнатке, на грубой лавке, наспех застеленной овчиной, спал мой Ванечка. В неверном свете догоравшей в углу лампады его личико казалось совсем безмятежным. Сбившиеся светлые