Геном хищника 4 - Евгений Александрович Гарцевич. Страница 58

шакрас, либо меня пёрышком пощекотали. Тут уже не разберёшься — я распахнул глаза и уставился на сгорбленную птичью фигуру, сидевшую напротив меня и подсвеченную огоньком свечи.

— Твою же мать! — вздрогнул я от неожиданности и, наверное, удивления, что не сработал сигнал тревоги.

— Ты знать мою мать? Чужак не мог, — женским голосом ответил комок перьев. Непонятное существо говорило по-английски, но с жутким акцентом. — Много сезонов назад сошла она с дороги ветра. Кто ты есть, чужак?

— Я не варил твою травку… — пробормотал я спросонья и отодвинулся к стенке.

Потянулся за пистолетом, но не чувствуя явной агрессии, рука свернула в сторону фонарика. Включил его, но слепить незнакомку не стал. Получилось разглядеть её и так. Первое, что бросилось в глаза, когда я их только открыл, а сейчас лишь дополнилось деталями — были перья. Много перьев. Накидка из перьев, шуба из перьев, причёска из перьев. Седые волосы, косы с вплетёнными в них перьями, смуглое морщинистое лицо, светлые глаза. Возраст с ходу не определить, но явно послепенсионный. Какая-то сказочная старушка-птица, но вроде бы не Баба-Яга.

Точно представитель Птичьих племён, но почему-то без маски-клюва. И Датч, и Гофер — оба твердили, что они как мандалорцы никогда их не снимают.

— Кто ты есть, чужак? — повторила женщина. — Зачем ты в землях Бинеси-Манидо?

— Я ищу Макадебинеси, — в этот раз я без запинки произнёс имя охотника, всю дорогу учил, как скороговорку.

— Он убьёт тебя, — пожала плечами старушка, махнув на меня рукой. — Уходи. Дай мне моё место. Это я пришла сюда умирать, а ты портить ветер.

— Ничего я не портить, а про убьёт, это ещё бабушка надвое сказала, — сказал я и понял, что ляпнул глупость, но бабушка явно не успевала так быстро понимать мою речь. — Кто вы? Зачем вам умирать здесь?

— Моя дорога завершена, — снова пожала плечами старушка и снова махнула рукой, но как будто бы уже на себя, на меня и на всё вокруг. — Ветер больше не ведёт меня. Я теперь сама чужак для Духов громовых птиц.

— Ну вот, мы уже нашли кое-что общее, — улыбнулся я, уступая шкуру. — Чужак же может говорить с чужаком? У меня чаек хороший есть.

— Говорить может, — задумчиво сказала старушка. — Меня звать Ниганибинеси. Раньше так звать. Кто ты и что хотеть знать?

— Расскажи мне, где найти врата? — медленно проговорил я и напрягся, решив, что могу спугнуть Нига…кактам…бинеси. Надо было с чего-то попроще начать, а не с врат, про которые мне говорила «Птица» встреченная на дороге. Но ответ старушки меня успокоил и обнадёжил.

— Это же очень легко, — улыбнулась старушка и, шумно принюхавшись, наклонилась ко мне, зашелестев перьями. — Золотарник? Это чайок?

— Чайок-чайок, сейчас заварим. Так что насчёт врат?

— Легко, — повторила Ниганибинеси, — просто иди дорога ветра.

Да, твою же мать!

Но вслух я этого не сказал. Чайок, так чайок — поговорим, зайдём с другой стороны…

Глава 24

Баба-Нина, в общем-то, оказалась классной. За чайком из золотарника, пошли другие отвары, и так, слово за слово Ниганибинеси и стала Бабой-Ниной. Ей было всё равно, даже забавляло, а я и до отваров выговорить её полное имя толком не мог.

Птичьи племена, как и многие отшельники Аркадии, были странными. Но и среди странных, находились свои персонажи с особенными странностями. Так что с этим вывертом Баба-Нина была практически нормальной. Как минимум на одной волне со мной, а чужак чужака, как известно, видит издалека.

Из племени её изгнали за какое-то нарушение, смысл которого, я, как ни пытался, всё равно не понял. То ли за любознательность, то ли попытки соскочить с дороги ветра, то ли вообще это были происки конкурентки, которая хотела занять её место в роли знахарки племени. И по правилам изгнания она должна была где-то бродить в каких-то «серых облаках», потому что в «белые» (где умирают приличные старцы) её не пустили. Но, так как с правилами у неё было туговато (как, к сожалению, и со слухом), то вместо «серых облаков» умирать она пришла на старую стоянку, с которой её связывала куча светлых воспоминаний.

Она разговорилась и не пыталась что-то от меня скрывать, но трудности перевода, странные термины, глухота и крепкие отвары ограничили полезную для меня информацию.

В сухом остатке: Баба-Нина была классным знатоком целебных трав и прочего знахарства, и, на мой взгляд, полезнее была бы в лагере повстанцев, нежели здесь. И уговорить я её пока не смог, но семена на подумать закинул. В ответ услышал философское:

— Макадебинеси всё равно убьёт тебя, — хмыкнула старушка. — А если нет, то это быть чудо. И тогда я подумать. Если вернёшься, то поговорим.

А по поводу врат и дороги ветра рассказала довольно много, но точный адрес назвать не смогла. Подозреваю, что просто никогда не видела карты и не разбиралась в координатах. Показать дорогу Баба-Нина отказалась, сославшись на сложную для её возраста дорогу.

Там у большой горы за лесом, повыше поднимись, сверни у камня, похожего на птицу, потом вверх по тропе вдоль обрыва и найдёшь первый «перекрёсток» ветра. Перекрёсток в кавычках, так как перевод приблизительный.

Дальше обещалось ещё два «перекрёстка», за ними сами врата, а за ними меня непременно убьёт Макадебинеси. А если не он, то кто-то другой из племени, но случится это обязательно.

Я кивал, соглашался и продолжал задавать наводящие вопросы. Узнал, что переходы между «перекрёстками» охраняют какие-то стражи. Не из племени, но духи как добрых предков, так и врагов племени. Духам сказала не верить никаким, а слушать только ветер. Довольно искренне пожелала мне удачи, растёрла в морщинистых руках какую-то травку и сдула её на меня.

— Дорога ветра доведёт, — повторила старушка, когда я уже утром собрался уходить. — Просто слушать ветер.

Прямо совет на миллион какой-то. Но, с другой стороны, а почему бы и нет?

Баба-Нина ещё спала, а я уже был на ногах. На довольно крепких, несмотря на разнообразие чайоков, которые попробовал ночью. Один рецепт даже запомнил, в базе данных сканера и биомонитора его не было, но эффект был полезным. Что-то типа грудного сбора от кашля, который не только упрощал дыхание на высоте, но и косвенно влиял на навыки «Спринт» и «Марафон»,