— Бред, — Шаповалов устало покачал головой. — Разумовский, МЭН-1 — это казуистика из учебников. Один случай на сто тысяч, если не реже. За всю свою практику я ни разу такого не видел.
— А Кулагин, видимо, оказался тем самым случаем, — я протянул ему листок со своими заметками. — Проверьте уровень гастрина, инсулина и С-пептида в его крови. Если я прав, то гастрин будет зашкаливать, подтверждая наличие гастриномы. Цифры не врут.
Он долго, очень долго смотрел на меня, и на его лице боролись скепсис опытного хирурга и зарождающееся понимание того, что моя, казалось бы, безумная теория имеет под собой железную логику.
— Хорошо, — наконец произнес он. — Но если ты, Разумовский, ошибаешься…
— Я не ошибаюсь.
Он резко развернулся и бросил Величко, который все это время стоял, боясь дышать:
— Величко! Организуй эти анализы. Как можно быстрее, это приоритет!
Величко вышел, а за ним и Шаповалов. Когда дверь за ним захлопнулась, в ординаторской на несколько секунд повисла тишина.
— Как ты… как ты вообще до этого додумался? — наконец тихо спросил Артем.
— Цифры не врут, — снова повторил я и пожал плечами. — Нужно просто внимательно их читать, а не смотреть на них.
— А еще нужно иметь гениального фамильяра, который вовремя заорет, чтобы вы, двуногие, посмотрели на эти самые цифры! — гордо заявил Фырк, но его, разумеется, никто, кроме меня, не услышал.
Я заметил, как Борисова смотрит на меня каким-то странным взглядом. В нем к моему удивлению было что-то вроде восхищения, но не только. Что-то еще. Зависть? Страх? А может, и то, и другое. Не важно.
Важно было совершенно другое. Кулагин будет жить. Он получит правильное лечение. И он обязательно еще подержит на руках своего маленького внука.
— Спасибо за помощь, Артем, — я кивнул анестезиологу. — Без твоего дотошного протокола я бы еще долго гадал.
— Да ладно тебе, — он смущенно улыбнулся. — Это ты молодец. Я бы в жизни до такого не додумался, — его лицо снова стало серьезным. — Но, Илья, ты же понимаешь, что это пока всего лишь красивая теория. А что, если анализы ее не подтвердят? Что мы будем делать тогда? Снова вернемся к тому, с чего начали?
— Артем прав, — неожиданно подала голос Борисова. Она подошла к нашему столу. — Откуда у тебя такая стопроцентная уверенность? В медицине так не бывает. Нельзя ставить все на одну карту. Давай, пока есть время, подумаем над запасным вариантом. Может, есть еще какой-то диагноз, который мы упускаем?
— Смотри-ка на нее! Лиса! — прошипел у меня в голове Фырк. — Уже пытается снова влезть в процесс и стать твоим соавтором! Не ведись, двуногий!
Я посмотрел сначала на встревоженного Артема, потом на Борисову, которая с надеждой заглядывала мне в глаза.
— Запасной вариант не понадобится, — спокойно ответил я. — Я уверен в этой теории.
— Но почему?
— Потому что ни один другой диагноз не может объяснить одновременно и упорную, незаживающую язву, и внезапный гипогликемический коллапс на операционном столе. Это единственный ключ, который подходит ко всем замкам в этой истории. Это настолько редкое, но настолько классическое сочетание, что ошибиться здесь почти невозможно.
Не успел никто ничего ответить, как дверь в ординаторскую снова распахнулась. На пороге, запыхавшийся, с распечаткой в руках, стоял Семен Величко. Он был бледен.
— Ну что там, Семен? — я подался вперед. — Пришли анализы?
Он посмотрел на меня круглыми глазами.
— Илья… т-тут это…
Глава 3
Величко никак не мог сформулировать мысль, его губы дрожали.
— Ну давай уже, Семен, не тяни! — я резко встал из-за стола, не желая больше выносить это напряжение. — Что там в анализах⁈
Он вздрогнул от моего тона, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и молча протянул мне распечатку. Я выхватил у него из рук листок.
Цифры.
Сухие, безэмоциональные цифры, которые, однако, говорили о многом. Гастрин — триста пятьдесят пикограмм на миллилитр, при верхней границе нормы в сто. Инсулин — сорок микроединиц, при норме до двадцати пяти.
И, как контрольный выстрел, С-пептид, повышенный пропорционально. В цель!
— Ну что, двуногий? — Фырк, который уселся у меня на плече в тот самый момент, когда вошел Величко, с удовлетворением посмотрел на цифры. — Твоя безумная догадка подтвердилась? Я же говорил, нюх у тебя, как у лучшей гильдейской ищейки! Ну, и моя гениальная наводка про лягушку, конечно, тоже помогла!
Я проигнорировал его бахвальство.
— Синдром МЭН-1. Диагноз подтвержден, — сказал я. — Множественная эндокринная неоплазия первого типа. Редчайшее, коварное генетическое заболевание, которое так долго водило за нос всех.
— Нелегко тебе с таким диагнозом придется, Разумовский, — неожиданно подала голос Алина Борисова из своего угла. Она смотрела на бланк в моих руках, и в ее голосе на этот раз не было ни капли злорадства. Скорее, сухое, профессиональное сочувствие коллеги, который понимает всю сложность предстоящей работы.
— А эта белобрысая-то на удивление дело говорит! — прокомментировал Фырк. — Это тебе не просто аппендицит вырезать. Тут сначала придется все эти твои опухоли найти, как иголки в стоге сена! Попотеть придется!
Я молча сложил анализы и положил их в карман. Диагноз был. Теперь предстояло самое сложное — донести его до Шаповалова и убедить в своей правоте.
Через полчаса в его кабинете собрался импровизированный консилиум — сам хозяин кабинета, я и Артем Воронов. Атмосфера была напряженной.
Шаповалов медленно и тщательно, изучал распечатки с анализами. Его лицо с каждой секундой становилось все мрачнее. Он несколько раз перечитал цифры, потом посмотрел на меня, потом снова на бумаги.
— Черт… — наконец выдохнул он, откладывая листки. — Ты был прав, Разумовский. Синдром МЭН-1. Никогда бы, черт возьми, не подумал… За двадцать лет практики — мой первый случай.
Он устало потер переносицу.
— Хорошо. План действий. Значит, язва — это следствие гастриномы, которая постоянно стимулирует выработку кислоты. Большая резекция желудка в такой ситуации бессмысленна и опасна. Разумовский, назначай ему максимальные дозы блокаторов протонной помпы, омепразол по восемьдесят миллиграмм в сутки. Артем, ты подбираешь терапию для контроля сахара. Будем вести его медикаментозно, стабилизируем. А потом отправим во Владимир,