Да и само письмо, рассказывающее о том, как он пару раз едва не попал в аварию по дороге домой из Кента, с размышлениями о том, как восприняли бы его смерть (много шума в прессе, «девятидневное чудо»[37] для всей страны, а через неделю или самое большее через 10 дней мир продолжит жить так, словно ничего не случилось), было настолько слезливо-сентиментальным, что не передать словами.
А ты, моя любимая, кому я каждый день и каждую ночь шлю лучшие свои мысли, моя сокровенная тайна, моя вечная привязанность, мои страхи и надежды, моя сила и слабость, мое прошлое, настоящее и будущее, что это означало бы для тебя?
«Это было бы облегчением, Премьер, облегчением!» – в ярости подумала она и тут же ужаснулась собственной бессердечности. Но нет, в самом деле, так больше не могло продолжаться, и в последующие недели она стала относиться к нему жестче. К середине января он все еще писал ей по три раза в день: утром, днем и ближе к полуночи. Она вряд ли успевала бы отвечать, даже если бы продолжала праздную жизнь в Пенросе или Олдерли, а при десятичасовой работе каждый день в больнице это было вообще невозможно. Венеция хранила его наполненные военными и политическими секретами письма в чемодане, закрытом на ключ и запихнутом под кровать из опасений, что кто-нибудь заглянет туда. И все же, благодаря какому-то причудливому равновесию между отторжением и влечением, чем упорнее она отстранялась от него, тем больше он проникал в ее жизнь; чем меньше свободного времени у нее оставалось, тем настойчивее он требовал внимания. Она старалась придерживаться в переписке шутливой, доброжелательной манеры, но не могла встречаться с ним так часто, как прежде, и отказалась от двух следующих пятничных поездок.
Двадцать седьмого числа в ночном письме он сообщил, что несколько минут назад предложил Ассирийцу младшую должность в кабинете министров.
Уверен, что он впервые в жизни вернулся в свой Шелковый шатер по-настоящему счастливым. Знаю, что и ты тоже обрадуешься. Временами, в особенно дурном настроении, я завидую всем, кто нравится тебе и кому нравишься ты. Но это быстро проходит.
Она обрадовалась и внезапно решила немедленно написать Монтегю, и он сразу же прислал в ответ телеграмму, в которой спрашивал, не сможет ли она прийти к нему в субботу на ланч, чтобы отпраздновать это событие вдвоем. Он мог бы прислать за ней машину. После недолгих колебаний она телеграфировала ему:
С УДОВОЛЬСТВИЕМ. СВОБОДНА С ЧАСУ ДО ЧЕТЫРЕХ.
Она была тронута его заботой: присланным «роллс-ройсом», который отвез ее в Шелковый шатер, изысканными блюдами, лучшим винтажным шампанским, цветами на маленьком столе в библиотеке у эркерного окна с видом на Сент-Джеймсский парк, искрящийся инеем под хрустальным голубым небом самого холодного дня в году. Правда, Монтегю был, как обычно, мрачен, убедив себя в том, что получил новое назначение только потому, что Ллойд Джордж решил выгнать его из Казначейства. И это всего лишь младшая должность в кабинете министров, по существу, самая младшая – канцлер герцогства Ланкастерского[38].
– Только ты один можешь найти причину не радоваться такой хорошей новости! – рассмеялась Венеция. – К тому же мне случайно стало известно, что Ллойд Джордж тебе симпатизирует.
– Откуда ты знаешь?
– Мне рассказал премьер-министр.
– Есть ли хоть что-нибудь, о чем он тебе не рассказывает?
– Вряд ли. Честно говоря, он рассказывает куда больше, чем мне хотелось бы знать.
– Что ты хочешь этим сказать?
Возможно, так подействовало на нее шампанское или необходимость с кем-нибудь поделиться своими трудностями, но она наклонилась к нему и призналась:
– Эдвин, он пишет мне три раза в день. Даже присылает секретные документы. Ты не поверишь. Я опасаюсь хранить у себя такие вещи, но не знаю, как остановить его.
– А сказать ему прямо ты не пробовала?
– Пыталась. Дело в том, что он огорчается при любом намеке на то, что я от него отстраняюсь. Я понимаю, что это нелепо, но чувствую, что это чуть ли не мой патриотический долг – сделать все, чтобы он оставался счастливым.
– Хочешь, я поговорю с ним?
– Господи, нет, ни в коем случае! Он придет в ужас, если узнает, что я рассказала кому-то об этом, особенно тебе. Я даже не осмелилась сказать ему, что встречаюсь с тобой. Он будет так ревновать!
– Ох, дорогая моя Венеция! – с потрясенным видом произнес Монтегю. – Я знал, как он тебе дорог, все это знают, но даже не представлял, как далеко все зашло. Из-за него ты оказалась в весьма компрометирующем положении. Должен же быть какой-то способ помочь тебе.
– Не беспокойся. Думаю, все образуется само собой. Ты ведь никому ничего не скажешь, да? Пообещай мне.
– Конечно не скажу.
Она поспешила сменить тему разговора.
Кофе они пили в соседней гостиной. «Действительно очень красивый дом, – подумала она. – Вполне подходит для молодой восходящей звезды кабинета министров». Монтегю было тридцать пять, хотя выглядел он на все пятьдесят.
Время от времени Венеция поглядывала на золоченые бронзовые часы, тикающие на полке над горящим камином. Было уже начало четвертого.
– Мне пора возвращаться.
– Обязательно?
Он проводил ее по изогнутой мраморной лестнице на первый этаж и через парадную гостиную провел в холл. Горничная подала ему пальто Венеции, и Монтегю немного неловко помог ей надеть его.
– Было чудесно, Эдвин, спасибо. Но лучше не говори об этом Премьеру.
– Не буду, – сказал он и с горячностью добавил: – Он хороший человек, Венеция, величайший государственный деятель в Европе, как говорит Уинстон. Я люблю его, ты знаешь.
– Я тоже его люблю. Жаль только, что все стало так сложно.
Пока ее везли по зимнему городу от Вестминстера через Сити на восток, к Уайтчепелу, Венеция следила за тем, как величественные здания и широкие улицы постепенно сменялись ветхими и убогими, и думала об Эдвине, о его прекрасном пустом доме с видом на заснеженный парк. Умный, забавный, добрый и богатый, он поднимался все выше в мире политики и любил ее много лет. Но при этом был невротиком, ипохондриком, меланхоликом, внешне ни в малейшей степени не привлекательным. К тому же еще и евреем, и по завещанию отца лишился бы наследства, если бы женился на женщине другой веры.
На следующий день она вытащила из-под кровати чемодан и стала перебирать письма премьер-министра, пока не нашла нужную фразу. Потом села и написала несколько строк с благодарностью Эдвину:
Я знаю,