— Сынок, —ласковое лицо матери, столько раз приходившей к нему во снах…
— Эй, старший! — суровый голос отца…
— Дареке, собака, собака… — маленький Алмаз прячется за брата, а к ним со всех ног бежит соседская псина…
Калейдоскоп из милых сердцу лиц, добрых воспоминаний, нежности, разрывавшей сердце пополам, прервался не терпящим возражений голосом военврача Реквавы:
— Держаться! Зубами за воздух держаться, младший сержант! Ты меня слышишь⁈ Это приказ!
Прекрасные картины прошлого испарились. Снова эта тысячу раз проклятая сепия, ненавистный макет и мост. Дархан осмотрелся. Он лежал неподалеку от моста. Что за мост⁈ Тот самый, где жители растерзали медсестру. Ну что ж. Он сдохнет там, где сдохла она. И если есть жизнь после смерти, то он, обратившись в призрак, станет преследовать ее бесконечно. Он доберется. Он непременно доберется до моста! Больше она никому не причинит вреда.
* * *
Дархан со всей силы потянулся рукой, хватаясь за раскаленный асфальт. Невероятным усилием воли двинул вперед свое тело. Еще. И еще. И снова вперед. Как там командовал Реквава? Держаться! Зубами! За воздух! Вперед!
А вот и мост. Кишащий силуэт явился сразу. Лишь смутно он напоминал человека. Дархан вспомнил тварь из степи, вспомнил ту, что тянула, его привязанного к стоматологическому креслу, в стену. Из шуршащей массы показалось из зависло над ним узкое окровавленное лезвие. Дархан упрямо полз вперед. Лезвие, дзынькнув, пронзило его плечо. Артық наслаждалась его муками. Знала о страшной опасности и наслаждалась.
И это было противнее всего. Сейчас она изрежет его, скроется в чертовом тумане, даст истечь кровью. Нет, Дархан не умрет, но больше не сможет сделать и шагу. А она будет наслаждаться. Наслаждаться, как и те, что растерзали ее тут же, на этом проклятом мосту. Рой покинет мертвое тело. Но к тому времени она будет далеко. Рой не разыщет ее здесь, как не смог сделать это там за долгие годы. Время выйдет. Рой вынужден будет исчезнуть. Тогда она вернется в город и прикончит оставшихся. Пора. Пора уходить. Но как же, черт возьми, хочется мстить.
Дархан нашел в себе силы перевернуться на спину. Артық почти скрылась в тумане, но заметив улыбку, ненавистный и давно уже недоступный ей признак человеческого счастья, обезумила от лютой ярости и бросилась к нему. Всего удар. Всего один удар и она отлетит в туман, спрячется, схоронится, переждет.
Коса, разрезав плотный душный воздух, вонзилась в живот. Пора улетать. Но Дархан из последних сил крепко схватился за лезвие. Артық, рассекая мышцы на его ладонях, царапая кости, пыталась вынуть косу, и, кажется, дело пошло на лад. Но…
… Рой уже рвался наружу. Он окутывал Артықа плотным белым облаком. В молочной дымке Дархан заметил искаженные злобой и ненавистью лица несчастных детей. Они отчаянно кричали, плакали, стенали, утягивая Артықа в сторону городского кладбища. Там, облако, поднявшись высоко в небо, с силой рухнуло, навсегда унося ненавистную Артық с собой. И последнее, что услышал Дархан — крик беды и отчаяния бывшей медсестры, навсегда погубившей свою душу.
Дархан в последний раз глянул на квадратное желто-сепийное небо, опустил свои изрезанные руки и погрузился в темноту.
Глава 24
Цык-цык-цык-цык-цык-цык-цык. Сквозь непроглядную тьму слышался знакомый с детства звук. Да-да. Железный цыпленок. Алмазу его вручили за лучший рисунок. Первая такая важная награда. Цыпленка он подарил Дархану. Почему? Потому что Дархан схлопотал воспаление легких, потому что температура была за сорок, потому что кто-то из родни бездумно ляпнул, что не выживет. И как не жалко было расставаться с ярким заводным цыпленком, но старшему брату он был явно нужнее. Протащив контрабандой цыпленка в комнату брата, Алмаз завел его нехитрым ключом и поставил на стул, рядом с лекарствами. Цыпленок скакал по кругу, клевал невидимый корм и это, несомненно, должно было вылечить брата.
Нечто теплое, невероятно нежное, от чего хотелось бесконечно улыбаться и плакать разливалось позади Дархана. Вот бы плюхнуться туда, словно в мягкую перину и ни о чем не думать. Дархан заметил исходящий свет — изумрудный, ласковый, такой родной. Голос, самый добрый в мире, так похожий на мамин, тихо произнес:
— Не время.
И наступила тишина.
* * *
Пахло горелым. Дархан хотел открыть глаза, но стало так больно, что он тут же сомкнул их покрепче.
— Пей! Пей-пей-пей-пей!
Что-то теплое, сладкое и противное полилось ему в глотку. Жидкость стекала по подбородку, замочила майку. Кто-то заботливо промокнул намокшие шею и грудь салфеткой.
— Меда ему дай.
В рот Дархану всунули полную ложку ненавистного с детства меда.
— Давай-давай. Это и за папу, и за маму. И за дядь Еркена. Он со своими ребятами полгорода перерыл.
* * *
Дархан шел на поправку. Раны, причиненные Артықом в мире сепии, больше походили на стигматы. Кровоточили, приносили страдания, но постепенно затянулись, словно их и не было. И все же на целых две недели он выбыл из строя.
Тех, кого Артықранила в городе, повезло меньше. Если кто и выжил, то нуждался в помощи, лекарствах и уходе. Потому-то Алмаз и спал по четыре часа в сутки.
Дядь Еркен восстановил порядок, но людей осталось катастрофически мало. О работе и производстве не могло быть и речи. Все, кто мог ходить, помогали раненым. Запасов почти не осталось.
Впервые за эти дни Дархан встал без посторонней помощи. Пошатываясь от боли, вышел в коридор. С трудом добрался до лестницы. Там его подхватил дядь Еркен и один из бойцов-закировцев. Несмотря на протесты, вернули в палату.
— Почему никого не послали за подмогой?
Дядь Еркен печально ответил.
— Послали. Три последние машины. Никто не вернулся.
— Убиты? Артық?
Дядь Еркен пожал плечами.
— Мы не знаем. Но Артықа нет. С тех пор никто не пострадал, — дядь Еркен вздохнул, — мало нас очень.
Боец с задором сказал:
— Роя тоже нет. Опасность миновала. Ждем, когда поправятся раненые. Соберем оружие, припасы, лекарства и двинемся отсюда.
Вечером пришел Алмаз. Дождавшись, когда их оставили вдвоем, Дархан спросил:
— Наш мотас на ходу?
Алмаз кивнул головой.
— Готовь, давай. Завтра же уезжаем.
Алмаз подошел к окну. Посмотрел на стремительно погружающийся в сумерки город.
— Брат. Ты меня тоже пойми. Эта тварь весь