— Завтра, господа, — произнес он четко, заглушая шум, — Москва узнает правду. А послезавтра… ее услышит вся Россия. — Он улыбнулся тонко, без тепла. — А теперь к делу. Оружие для рабочих Путиловского завода должно быть доставлено к утру. И «особый груз» для Тверского гарнизона. Генерал Брусилов ждет нашего сигнала. — Его взгляд скользнул по возбужденным лицам. — Цветы Свободы, господа, способны расцвести даже на самом гнилом болоте предательства. Поливайте их… сталью и огнем, и будет нам счастье!
* * *
Я вышел из кабинета, ощущая тяжесть век чуть ли не на плечах. Город за окнами давно спал, или делал вид, что спит. В темноте коридора, как тень, возник капитан Смирнов. Его лицо в тусклом свете настенных светильников было непроницаемо.
— Ваше Величество!
В моей руке лежало прошение Анны. Холодный, смятый листок, пропитанный отчаянием.
— Докладывайте, капитан.
— Капитан Рыльский, — голос Смирнова был ровен, но в нем звучало явное презрение, — вернулся в свои покои. Приказал принести… еще один ящик «беленькой». Стреляет из окон по воронам. Пугает дежурных.
Я посмотрел на бумагу в руке. Еще не читал. Но видел. Видел дрожащие строки, каждая была, как нерв, натянутый до предела. Видел бездну вины и ледяное желание исчезнуть. Вздох вырвался сам собой, тихий, почти неслышный. Усталость никого не щадила. Даже меня.
— Оставьте его. — Мои слова прозвучали глухо. — Поставьте надежных людей. Следите. Чтобы не навредил себе… или другим. И чтобы не покидал дворец. — Я протянул ему смятый листок. — Относительно Княжны Анны… — Пауза повисла тяжело. Отказ был прагматичен. Она — дочь регентши, знаковая фигура. Ее уход в монастырь сейчас — слабость, которую тут же используют наши враги. Но прагматизм этот был горек, как полынь. — … ее прошение отклонено. Скажите ей… что Империи в этот час испытаний нужны все ее верные дочери. Сейчас не время уходить в тень. Не время прятаться.
Смирнов взял бумагу, щелкнул каблуками.
— Слушаюсь, Ваше Величество. — Он растворился в темноте коридора бесшумно, как и появился.
Я остался один. Прислонился к холодному оконному стеклу. Где-то там, за тысячу верст, в Москве, Верейские, наверняка, сеяли семена мятежа, удобряя их ложью и сталью. Где-то в глубине дворца, в кабинете Рыльского, раздался дикий, пьяный хохот, а за ним — глухой выстрел в ночь. В моей руке пульсировало Кольцо, теплое и живое. Голос Призрака Николая прозвучал в голове, тихий и язвительный:
«Не время уходить в тень? Или ты просто не можешь отпустить еще одну жертву своего правления, Соломон? Не можешь позволить ей найти хоть какой-то покой?»
Я не ответил. В темном отражении в окне мое лицо было маской Абсолютного Монарха — непроницаемой, властной, холодной. Но глубоко в янтарных зрачках, видимых только мне и призраку в Кольце, шевелилась крошечная, едва уловимая тень. Тень сомнения. И неподъемной тяжести этого выбора.
Глава 3
Все революции кончались реакциями. Это — неотвратимо. Это — закон. И чем неистовее и яростнее бывали революции, тем сильнее были реакции. В чередованиях революций и реакций есть какой-то магический круг.
Бердяев Н. А.
* * *
Холодный, серый рассвет вскрыл московское небо, и из этого разреза хлынула насыщенная густая морось. Дождь забарабанил по крепкому булыжнику Соборной площади, пытаясь смыть алую россыпь брызг.
Сапог Софии Верейской скользнул по липкой луже крови. Вокруг выстроились стройные ряды «освободителей» ЛИР. Каждый из них щеголял в серой форме с кровавыми нашивками. Лица парней были напряжены, а глаза горели фанатичным блеском. Успех ночного штурма опьянял сильнее старого коньяка. Еще бы! София билась в первых рядах, многие озлобленные горожане, начитавшиеся «правильных» памфлетов и агиток, с остервенением бросились на стены замка вслед за ней. Многие поддержали истинных владетелей Московской земли — господ Верейских. Этот факт медом растекался по сознанию, наполняя сердце живительной силой! Вот она власть! И вот она — первая победа!
Сейчас перед девушкой дрожала шеренга пленных. Чиновники, мелкие дворянчики, пара офицеров гвардии, осмелившихся защищать прогнившие стены Кремля. Их лица являли собой гамму страха: от смертельной бледности до истеричного багрового пятна. Один, старый градоначальник Семенов, с орденом Юрия Соболева на груди, с презрением плюнул в ее сторону:
— Предатели! Узурпаторы! Император… — его противный голос впустую сотрясал воздух.
Императора здесь не было, но его тупая, жалкая физиономия рыжего ублюдка навсегда врезалась в память Софии после унизительного осмотра… совершенного по его приказу! Черная, сладкая ярость вскипела в ее груди.
— Император? — голос княжны рухнул на низкую кровожадную ноту. Солдаты замерли. Луначарский, тенью стоявший чуть поодаль едва заметно кивнул. Он одобрял ее злость.
— Ваш 'император — кровавый узурпатор! Гребанная марионетка Меньшиковой, растоптавшей честь России! Он и его прогнивший двор — гнойник на теле Империи! И сегодня мы начинаем очищение от этой заразы!
София резко взмахнула рукой. Солдат ЛИР шагнул вперед. Артефактный револьвер с глушителем уперся Семенову в висок. Старик зажмурился, шепча молитву. Последовал глухой хлопок. Тело шлепнулось наземь, как мешок. Алый веер брызг украсил белый камень. Один выстрел. За ним — следующий. И следующий. Хлопки слились в приятный, ритмичный стук. София смотрела, не отрываясь, вдыхая терпкий запах пороха и железа. Каждая капля крови была местью. Местью за позор, за отца, униженного сукой Ольгой, за себя, выставленную на посмешище перед всем двором!
Князь Олег Верейский, бледный как полотно, схватил дочь за рукав.
— София… Довольно! Это… это бесчеловечно! Мы добились цели, Кремль наш…
Она резко отдернула руку. Его трусливые, выцветшие глаза вызывали лишь презрение. — Бесчеловечно? Они защищали трон того, кто приказал меня… осмотреть! Как какую-то скотину! — прошипела она ему в лицо. — Это справедливость, отец. Лекарство должно быть горьким. Огонь очищает.
Последний выстрел прозвучал как точка в их споре. Тишину нарушал лишь предсмертный хрип и сдавленные рыдания одной из пленных женщин. Над Спасской башней медленно взвилось черное знамя ЛИР — ворон, рвущий клювом корону. Символ новой эры. Ее эры.
Луначарский бесшумно подкрался к Софии. Его зеленые глаза за пенсне были холодны и расчетливы:
— Мне нравится ваше рвение, княжна. Вы кровью доказали приверженность общему делу. Теперь эта сцена — ваша. — Магистр наклонился чуть ближе и перешел на шепот. — И сообщите Чарльзу. Начало положено. Москва взята под наш контроль.
Отступив, он