Ехать было далеко, но автобус несся как угорелый. Водитель выезжал на встречную, с трудом входил в повороты, сигналил и матерился в окно на прохожих, других водителей и чиновников, не ремонтирующих дороги. А дороги действительно были ужасные. Казалось, что по асфальту проехались танки. Не то чтобы на дороге были ямы или выпуклости, нет, она вся состояла из продольных и поперечных ям и выпуклостей, разбавленных открытыми люками, свежими пузатыми заплатками, узкими рвами и упавшими ветками.
«Странно, — думала Рафиза, глядя в окно, — это же город, здесь ведь столько людей, столько денег. Что ж они — дороги не могут починить? У нас-то в поселке дороги гораздо лучше, а здесь… Странно это. И деревья раньше здесь были, я ведь помню, а сейчас вместо них повсюду эти гигантские дома — торгово-развлекательные центры, и только один закончится, как другой появляется. Это что же, все теперь в городе только торгуют и развлекаются? Вот раньше было понятно — едешь по городу и видишь — возле школ детишки бегают, из библиотек студенты группами выходят, из музеев — иностранцы, вечером нарядные семьи с детьми в театры идут, а утром бабушки в поликлиники — и сразу ясно, что жизнь здесь есть. А сейчас, где дети? Еду уже полчаса на автобусе — а вижу только хмурых взрослых людей и центры эти стеклянно-каменные. Плохо, значит, развлекают в этих центрах, раз лица у людей несчастные. А мне что для счастья-то нужно? Вот я вспомню, как Азаматик ходить начал, неуклюже так, в ногах своих же путался, но довольный был, аж светился — и я как вспомню, так и сама улыбаться начинаю. Вот и сейчас улыбаюсь. Или как Анельке, когда ей еще и двух не было, косу заплела, бант нацепила, к зеркалу поднесла, а она на себя уставилась и замерла в восхищении, девочка девочкой. А улыбаться начала, так у нее зубы все вперемежку, щеки все в ямочках… И не нужно мне никаких развлекательных центров, и так хорошо мне…»
Стоящий на перекрестке регулировщик выскочил навстречу потоку машин и властно остановил движение поднятым жезлом.
— Опять кого-то пропускают, — сказал сидящий рядом с Рафизой седой мужчина в старом пиджачке. — Вы ведь не местная?
— Да, — просто сказала Рафиза.
Стоящие в пробке машины загудели, засигналили, но скоро перестали, осознав тщетность усилий. В автобусе было ужасно душно, и водитель открыл двери, чтобы впустить воздух.
Наконец, взвывая сиренами, мимо пронеслись две длинные черные, переливающиеся разноцветными огоньками машины. Регулировщик пронзительно засвистел, и поток машин медленно тронулся.
— В древние времена императоры выезжали к народу на огненных колесницах, чтобы усилить эффект появления, — сказал сосед Рафизы. — Но тогда народ был темный, жаждущий света, да и не привыкший к спецэффектам. Думаю, что люди, видя такую огненную колесницу, переполнялись благоговейным ужасом и падали ниц. А что сейчас? Мы ведь и не знаем, кто был в этой машине. Да и разве это огненная колесница? Больше похоже на движущуюся китайскую новогоднюю елку, увешанную дюралайтовыми гирляндами. И при этом, я думаю, что те — в машине — все же удивляются, почему прохожие не опускаются на колени.
— А мне кажется, что им оттуда и не видно ничего, — сказала Рафиза, — вон какие стекла были черные. Даже жаль их, сидят там в темноте, как в гробу.
— Ох, — вздохнул сосед, — сейчас технологии удивительные. Возможно, что у них в стекла вмонтированы экраны, на которых мир прекрасен. А все это, — он кивнул в сторону окна, — видеть они просто не хотят.
— Мне нужно выходить на Гагарина, — сказала Рафиза, — это еще далеко?
— Готовьтесь, — многозначительно ответил сосед.
Нужный дом Рафиза нашла без труда. Он выходил торцом на дорогу, а под табличкой с белым номером на голубом фоне чернела большая кривая надпись «Гагарина 21». Дверь открыл высокий хмурый мужчина в черном махровом халате.
— Привет, Рустам, — сказала Рафиза.
* * *
Первым делом Марат спустился к реке, довольная Лелька бежала рядом с ним. У реки он с наслаждением напился, оторвал от рубашки испорченный рукав и как следует промыл израненную руку. Вода смыла подсохшую уже кровь, и из глубоких беспорядочных царапин стала сочиться новая. Марат нарвал листьев подорожника, разжевал их, размазал получившуюся кашицу по руке и обвязал руку рубашкой. Солнце уже садилось, а Марат заторопился в путь, понимая, что лучше спуститься с гор засветло. Горные тропки Марат знал хорошо, поэтому решил по дороге сделать небольшой крюк и заглянуть в ущелье, известное своим сложным склоном. Это была своего рода ловушка. Случалось, что овцы поскальзывались на оползне и потом не могли подняться обратно. Марат понимал, что ему в любом случае попадет от Рафизы за то, что не вернулся вчера домой, поэтому надеялся хотя бы вернуться с пропавшей яркой. Шанс найти ее в ущелье был хоть и невелик, но кто знает? Вниз шлось легко, ледяная горная вода придала Марату сил, и он рассчитывал на удачу. Путь лежал сначала по северному склону, между высоких тихих елей, а потом вывернул на западный, и здесь уже появились проплешины, худые березки и полянки. Лелька бежала впереди, но вдруг встала на повороте. Шерсть у нее на загривке поднялась, уши стали в два раза больше, все ее тело напружинилось. Марат подошел ближе и тоже остановился.
Волков было двое: волк — высокий, крепкий, с широким загривком, и волчица — поменьше, с короткими ушами и плоской вытянутой мордой. Они сосредоточенно рвали на куски окровавленную тушу барана. И тут Лелька, ободренная присутствием хозяина, не удержавшись, хрипло, незнакомым голосом, залаяла. Услышав лай, волки вскинули головы и замерли. Лелька зарычала и медленно пошла к ним.
— Лелька, ко мне! — отчаянно зашипел Марат, но Лелька уже не слышала. Волки не двигались с места. Лелька понимала, что противников двое и оба крупнее и моложе ее. Она ужасно боялась, но ответственность перед хозяином была еще сильнее. Лельку всю трясло, но она подходила все ближе и ближе, пока не подошла на расстояние прыжка. Волки глядели на нее, не мигая. Марат понял, что медлить нельзя и, закричав страшным голосом, замахал руками и побежал на волков. Волки вздрогнули, словно выйдя из оцепенения, но не бросились сразу наутек, а нехотя стали пятиться, скаля белые зубы, пока не дошли до кустов, и только тогда развернулись, чтобы бежать. Осмелевшая Лелька бросилась