Поэтому я потоптался и отправился обратно в дом. А дворник Матвей вернулся к чтению Спинозы…
Глава 21
Хоть я и наплевательски относился к приказу, выданному Татьяной Захаровной, и в большей степени занимался своими делами, чем инспектировал театры, но, однако, в театры заглядывать приходилось тоже. Потому что могут потом спросить.
Так-то я в разные театры «заглядывал» по-разному. Если, к примеру, в театре Глориозова мне было всё понятно и известно, то я ограничился там тем, что позвонил ему. Он прислал сотрудника с папочкой, где были собраны все основные показатели. Мы сели и за сорок минут сбили в кучку то, что нам нужно. Так же было и с большинством других театров. Но в таких театрах, как театр имени Моссовета, где рулил небезызвестный Завадский, этот номер у меня бы не прошёл. Поэтому на такие вот объекты у меня уходил зачастую и не один день.
Но и здесь я умудрялся как-то выкручиваться. А схема была проста: заглянуть в бухгалтерию и в кадры, хорошо их там пугнуть, потом изобразить страшную занятость и они сами с превеликим удовольствием бросались собирать мне те данные, которые им было не страшно показать. И когда Завадский или ещё парочку подобных руководителей об этом узнавали, то, как правило, препятствий они не чинили. Даже рады были, что всё так быстро и безболезненно закончилось. А то ведь можно меня пригнобить, заставить делать аудит по-настоящему, углублённо, но потом им же будет не очень хорошо, когда я там много чего найду.
Да, для меня это был прекрасная возможность расправиться с неугодными. С тем же Завадским. Но, во-первых, времени у меня уже оставалось всё меньше и меньше. А работы почему не уменьшалось. А во-вторых, я всё-таки верил в карму, в закон бумеранга и на такую ерунду старался по жизни не размениваться.
Сегодня у меня по моему «рабочему» графику был театр Капралова-Башинского.
Я шел по улице, посвистывая. Настроение было пречудесное. Светило солнышко, весело щебетали птички, проходящая мимо барышня обдала меня лучистым взглядом и облаком духов «Ландыш серебристый». Я иду по летней московской улице — молодой и здоровый, и вся жизнь у меня ещё впереди.
Красота!
В театр я легко вбежал по ступенькам и замер.
Две артистки (явно артистки, судя по профессионально поставленным голосам) вцепились друг другу в волосы, тянули и неистово ругались. Но, что характерно — ругались они очень тихенько, практически шепотом, очевидно, чтобы не потревожить коллег и руководство:
— Да ты совсем безумна, Виолетта! — шипела одна, дородная тумбочкоподобная дама с тремя подбородками, пытаясь вытянуть клок волос соперницы, тощей и длинной, как каланча.
— Гангрена ты! — свирепо огрызалась вторая, пиная тумбочкоподобную коллегу носком туфля в лодыжку, — тебя я презираю!
Мне стало интересно, что же ответит на это дама с тремя подбородками, но, очевидно, худосочная Виолетта явно перестаралась и удар получился такой силы, что дама взвыла во весь голос.
— Умолкни, гадкая! — вскричала Виолетта, тревожно покосилась на дверь, обернулась, увидела меня и поменялась в лице.
— Вы кто? — ахнула она.
— Извините, что помешал, — учтиво извинился я, — позвольте представиться: я из Комитета по искусствам СССР. К Оресту Францевичу.
— Эммм… — замялась Виолетта, не зная, что сказать и с надеждой покосилась на тумбочкоподобную даму.
— Это мы с коллегой репетируем, — тотчас же нашлась тумбочкоподобная и с милой улыбкой добавила, стараясь не кривиться от боли, — пьеса «Леди Макбет», сцена третья…
— Я сразу же так и понял, — постарался убедить милых дам я. — А Орест Францевич у себя, не знаете?
Дамы заверили меня, что у себя, и я пошёл по коридору дальше. А в спину мне донеслось злобное шипение:
— Ты лжешь, проклятая! Тебя я ненавижу!
Чем там всё закончилось, и кто победил — я не знаю. Так как уже дошёл до кабинета директора.
В отличие от того же Глориозова, который любил вычурную помпезность, вкусный коньяк и хорошеньких секретарш, у Капралова-Башинского всё было гораздо демократичнее и проще.
Поэтому я прошёл через всю приёмную, где на диванчике дремал какой-то лохматый въюнош, очевидно секретарь. Не чинясь обозначил стуком своё присутствие и толкнул обитую чёрным дерматином дверь.
Капралов-Башиеский сидел на точно таком же диванчике и деловито перебирал какие-то листы. Оные листы валялись вокруг него повсюду — на свободном месте диванчика, на полу, на подлокотниках. Часть листов была небрежно, в порыве, смята.
Капралов-Башинский рассматривал следующий лист, плевался, лицо его мрачнело. Он злобно мял очередной лист и пулял его в корзину для мусора. Так как баскетболист из него был, видимо, так себе, то вокруг корзины образовалась довольно-таки внушительная горка из мятой бумаги. Что явно демонстрировало степень сердитости режиссёра.
— Орест Францевич, здравствуйте! — приветливо сказал я, — не сильно помешаю?
Капралов-Башинский увидел меня и лицо его чуть разгладилось:
— Какие люди! Иммануил Модестович! Как я рад вас видеть! Вы по делу или просто повидаться захотели?
— Да вот приказ же этот, — показательно вздохнул я.
— А Эллочка уже всё подготовила! — порадовал меня тот, — я знаю, что вы чертовски заняты перед поездкой в Югославию, вот и озадачил наших собрать быстренько всю информацию, чтобы не тратить ваше время…
— Замечательно! — расцвёл улыбкой я, — все бы так работали…
Я аккуратно сложил врученные мне Капраловым-Башинским листы и уже собирался уходить, как вдруг он сказал:
— Иммануил Модестович, а это правда, что у вас места остались в группе?
— В какой группе? — не понял я.
— Ну, которая едет в Югославию, — осторожно, словно большой кот на мягких лапках, заглянул мне в глаза он.
— А что вы хотели? — мест-то, конечно не было, да и я никого брать не собирался, но просто стало вдруг интересно.
— Да вот есть у нас один человечек, — засмущался Капралов-Башинский, — очень хороший человечек. Нужный.
— Чем интересный и чем нужный? — спросил я, уже жалея, что не пресёк этот разговор и теперь придётся думать, как выкручиваться, чтобы и нахлебника очередного не брать и Капралова-Башинского не сильно обидеть отказом.
— Это племянница жены Первухина, между прочим, — тяжёлым напряжённым шёпотом сообщил Капралов-Башинский и многозначительно посмотрел на меня.
Хоть я и был из другого мира и больше