— Ой, Муля, скажешь тоже! — махнула рукой злая Фуфа, — с ремонтом мне помогают. Можешь даже не беспокоиться. Заодно и в моей старой квартире порядок наведут. Ту же трубу к бачку поменяют, давно пора. Не тебе же этим заниматься…
Я тогда ещё удивился, но особого значения не придал.
А потом, на следующий день состоялась «торжественная» передача денег от Эмилия Глыбы мне. Нет, так-то я бы никогда в жизни не пошёл на мировую и не стал забирать заявление. Но, во-первых, нападение произошло среди рабочего дня на территории Комитета искусств СССР. Во-вторых, ситуация получилась неординарной и скандальной: драматург, пусть и начинающий и непризнанный, напал с ножом на методиста отдела кинематографии и профильного управления театров. По сути из-за пьесы про чернозём и зернобобовые. Кому скажешь — не поверят. Это трагикомедия вышла похлеще, чем у Монтекки и Капулетти. А, в-третьих (и это самое главное) — дело произошло накануне поездки в Югославию. Конечно же предавать огласке этот инцидент никому не хотелось, так что решили сделать мировую.
Кроме того, Эмиль Глыба пошёл на сотрудничество и согласился отдать все деньги. Ну, почти все. Небольшую часть он потратил. Но в милиции сказали, что дадут ему месяц исправительных общественно-полезных работ по благоустройству территорий города. Для того, чтобы он проникся и впредь прекратил отбирать у старушек Сталинские премии.
Я стоял в фойе театра Глориозова. Было ранее утро, все артисты ещё сладко спали и в помещении было тихо.
На этом месте настоял сам Эмилий Глыба. Я был не против — в принципе нейтральная территория, почему бы и нет.
Так что я стоял сейчас и ожидал, когда приведёт будущего великого драматурга с деньгами.
Эмиль Глыба, с ввалившимися глазами и заострившимся носом, в помятой рубашке, небритый, представлял ещё более жалкое зрелище, чем обычно.
— Вот, — сказал он дрожащим голосом и передал свёрток с деньгами одному из двух сотрудников милиции.
Тот всё пересчитал, подошёл ко мне и отдал свёрток.
— Теперь вы, Иммануил Модестович, — сказал он.
Я протянул ему портфель, набитый бумагами с рукописями пьес Эмилия Глыбы.
Когда портфель передали в руки будущему великому драматургу, он упал на колени, вывалил всю макулатуру на пол и принялся судорожно перебирать листы, вчитываясь в них. Примерно через несколько минут он завопил не своим голосом:
— Здесь не всё!
— Как не всё? — Леонид и Владимир, которые тогда курили со мной и помогли отбиться от Эмилия Глыбы, а сейчас пошли понятыми, удивлённо переглянулись.
— Здесь не хватает моих черновых набросков новой пьесы про советское свиноводство! — Заверещал Глыба и вызверился на меня, — Бубнов, собака, верни мою пьесу!
На меня все посмотрели, как на придурка.
Но я точно знал, что пьесу про свиноводство я не брал. Но, кажется, если я сейчас всем скажу, что я не брал — мне всё равно никто не поверит.
И тогда я сказал:
— Пьеса про свиноводство будет после того, как ты отработаешь растраченные деньги, Глыба. Ты же не всё вернул. Ну вот и я также. Считай, взял в залог.
На меня опять все посмотрели, как на придурка.
— А если ты не вернёшь Фаине Георгиевне остальные деньги — я точно поставлю эту пьесу под своим именем, причём вот в этом театре!
Эмиля Глыбу увели, а я задумался — интересно, куда эта макулатура могла подеваться? И кому это вообще было надо?
Глава 19
Я сидел на кухне на маленьком чурбачке, на котором обычно сидела Дуся, когда чистила картошку. Я сейчас чистил большой закопчённый казан. В общем, по сути, я сам был во всём виноват. Получилось так: Дуся ушла во двор снять высохшее бельё, а мне велела помешивать рагу. А через двадцать минут выключить.
А у меня как раз была книжка Жюля Верна. И я зачитался. И, соответственно, не помешивал. И, тем более, не выключил вовремя. А выключила уже лично Дуся, которую позвали со двора привлечённые запахом подгоревшего рагу соседи, кажется, Белла, хотя может и не она. Просто я так зачитался, что выпустил этот момент.
А раз казан с рагу сжёг я, то и чистить тоже мне. Примерно так заявила сердитая Дуся (хотя она тоже виновата — пошла снимать бельё, а сама зацепилась языком с соседками почти на час), свирепо вручила мне пресловутый ненавистный казан, ёршик и речной песок в жестяной банке из-под «иваси пресервы».
И куда мне деваться?
Пришлось идти чистить. Мог бы, конечно, и возмутиться, но так-то да, косяк мой (да и Дуся, когда в таком состоянии, могла вполне этим ёршиком и перетянуть, без чинов).
Я вздохнул, посыпал внутрь ещё немного песка, и принялся с силой надраивать черные сцементированные стенки.
И тут на кухню вошли. Я обрадовался, что есть повод перекинуться парой слов, по-соседски, и хоть пару минут не драить этот чёртов казан. Задолбал он меня со страшной силой, и, главное, результат не очень заметный. Точнее, его вообще нет, результата этого.
Я поднял взгляд — это была Муза. Рядом с ней стоял мужик. Плечистый, хоть и невысокий, но при этом эдакий, битый жизнью мужик. Но, в общем, основательный такой мужик, настоящий.
— Вот, Муля, познакомься, — немного нервно и как-то робко сказала смущённая Муза, — это мой Виталий. Он в зоопарке работает. С хищными животными. И на орнитосекции ещё тоже. В общем, мы решили пожениться. Заявление в ЗАГС подали.
— Оооо! Поздравляю! — обрадовался я, торопливо обмыл под краном грязные руки, вытер и протянул Виталию руку, — я Иммануил. Можно Муля. Рад знакомству, Виталий. Муза много о вас рассказывала.
— И мне про вас, Иммануил, рассказывала, — крепко пожимая мою руку, кивнул Виталий. Был он немногословным.
— Мы хотим свадьбу сделать до вашего отъезда, — неловко сказала Муза и покраснела. — Распишемся позже, а свадьбу сделаем сейчас. Я говорю Виталию, что не надо никакой свадьбы. Я уже не молодая. Да и ты не мальчик. Зачем эта свадьба⁈ Только лишние деньги тратить. А он говорит…
Она окончательно сбилась и смущённо умолкла.
— Свадьба будет, — обстоятельным таким, категорическим тоном сказал Виталий и посмотрел на Музу, как мне показалось, с любовью и нежностью.
Чтобы смягчить свои слова он пояснил:
— Ты замужем не была, Муза, а я хоть и был женат, но свадьба у нас с Антониной была впопыхах,