— Аргументирую, — кивнул я, — ребёнка они действительно отправили к дедушке и бабушке погостить. В деревню, на свежий воздух и коровье молоко. Оба родителя — люди творческой профессии, актёры. Периодически у них бывает плотный график съемок и выступлений. Ребёнка тогда отдают в деревню. Они могут нормально работать, а дедушка с бабушкой потетешкать внучку. И все довольны. Что тут такого ужасного?
— Ну, так-то да, — с компетентным видом поддержал меня Козляткин, — мы тоже с женой своих пацанов на всё лето в деревню увозим… Старший уже косить научился…
— Ладно, — чуть спокойнее проворчал Большаков, — а пьянка? А что не живут? Они развелись, что ли? Кто его в Югославию неженатого теперь отпустит?
При этих словах у меня нехорошо ёкнуло сердце.
— Да нормально они живут, — поспешил успокоить начальство я, — сам лично бывал у них в гостях. Пару раз да, было дело, ссорились, но дело молодое, а так-то живут вполне нормально. Как остальные молодые советские семьи.
— Он пьёт?
— Несколько раз с парнями в рестораны заходил, не без того, — не посмел соврать я, — Обмывали с ребятами какой-то повод. День рождение было, ещё что-то, я не помню уже. Может, в праздники. Так в праздники кто не выпьет-то? Ну да вы же сами его видели на природе, Иван Григорьевич. Разве он пьяница?
— Да он тогда вообще почти не пил, — мечтательно вспомнил наши посиделки Козляткин. — Зато такой хозяйственный, домовитый…
— Чего люди только не придумают из зависти, — поддержал Козляткина теперь уже я, — конечно, парню-сироте из забитого села дали главную роль с советско-югославском фильме. Вот у многих и подгорело!
— Ладно, с Пуговкиным… — озабоченно нахмурился Большаков и пристально посмотрел на меня, — давай по другим кандидатурам…
— Давайте, — кивнули мы с Козляткиным синхронно.
— Раневская, — подтянул к себе следующий листочек Большаков и начал зачитывать фрагменты, — « наличие нежелательных родственных связей в виде семьи, проживающей на Западе на постоянной основе…». Смотрим дальше. «… социальное происхождение. Мало того, что Раневская из семьи буржуя, так она ещё и еврейка. Её настоящее имя Фанни Гиршевна Фельдман. Кроме того, Раневская активно поддерживает связи с враждебными антисоветскими элементами…».
Большаков в сердцах аж сжамкал листок и зло выругался:
— Муля, если это попадёт «туда», то весь проект накроется медным тазом! Ты понимаешь это⁈ Чем ты думал, когда актёров подбирал⁈ Может, пока не поздно, давай переутвердим состав? Вместо Раневской возьмём Марецкую, а вместо…
— И будете всё делать сами! — зло закончил за Большакова я.
Козляткин посмотрел на меня встревоженно, а Изольда Мстиславовна, которая тихо, как мышка, сидела на стульчике в уголке и даже, кажется, не дышала, сдавленно пискнула.
Большаков побагровел.
— Иван Григорьевич, — более миролюбиво сказал я, не давая ему возможности опять начать ругаться на два часа, — мы это уже всё обсуждали. И не раз. Раневская, Пуговкин и Зелёная будут. Точка. Кроме того, разве у этих дам, которых вы предложили, всё намного лучше?
Большаков посмотрел на меня с непониманием. А я пояснил:
— Ходят слухи, что происхождение у Веры Марецкой самое что ни на есть кулацкое. И с семьёй там тоже не всё в порядке. Если у Раневской они выехали в Прагу, в Чехословакию, а это было вообще-то официально тогда разрешено. То у Марецкой там, если покопаться, можно много всего неожиданного найти. Я вам это говорю не для того, чтобы её потопить, а чтобы вы видели, что это по сути «шило на мыло». С одним только отличием, что Раневская крайне талантлива, а Марецкая — просто умеет нагло пробиваться по жизни. Как и Орлова. В молодости, я не спорю, она была смазливенькая. Но таких красоток и на западе хоть жопой жуй. Мы же должны потрясти западного зрителя совсем другим. А именно — советским мастерством перевоплощения. Зритель должен смотреть фильм и рыдать — то от счастья, то от горя. Нужно сделать мощные эмоциональные качели. И именно это трио: Пуговкин-Раневская-Зелёная — смогут выполнить мою задумку. А когда мы им всем покажем, как надо делать кино — тогда, в последующие фильмы, берите хоть всех этих смазливых фавориток хором.
Большаков и Козляткин аж заржали.
Напряжение в кабинете чуть спало.
— Ладно, — вздохнул Большаков и взял ещё один листочек.
Но перед тем, как развернуть его, он посмотрел на меня долгим, рентгеновским взглядом.
Я молча и с достоинством (надеюсь, что с достоинством) выдержал его взгляд.
Большаков усмехнулся одними глазами и развернул очередную анонимку:
— «… Бубнов Иммануил Модестович…» – он опять зыркнул на меня, но у меня лицо оставалось бесстрастным. Тогда Большаков продолжил читать:
— «…является провокатором и врагом народа…», — Большаков опять поднял глаза и насмешливо посмотрел на меня.
Я невозмутимо пожал плечами, мол, бывает. Козляткин громко икнул.
Большаков нахмурился и продолжил чтение:
— «… сейчас этот обманщик, ловко скрыв то, что его родная тётка по материнской линии проживает в Цюрихе, пытается получить выезд за границу, чтобы потом там остаться. Бубнов, кстати, не женат, поэтому выезжать за границу ему нельзя. У Бубнова в институте были друзья — некто Швец, внук белогвардейского добровольца, и Зименс. Сейчас Зименс находится в эмиграции, в Италии. Пребывание Бубнова на должности комсорга Комитета позволяет ему скрыть свои денежные махинации и имитировать искреннюю преданность советской власти. Прошу проверить, куда делись средства по госконтракту № 43/2547−1277/3…».
— И без подписи, конечно же? — подала голос из своего угла Изольда Мстиславовна.
— Конечно, — кивнул Большаков и уставился мрачно на меня. — Что скажешь, Иммануил Модестович?
Слова «Иммануил Модестович» он произнёс с ядовитым сарказмом.
Я всё это время сидел, словно голой жопой на сковородке. И только моя выдержка из прошлого мира не дала мне показать свои истинные эмоции. Вместо этого я хмыкнул, равнодушно пожал плечами и спросил:
— О чём именно говорить? О тётке моей знают все. Она — давний друг советского народа, старый коммунист, вся только в науке. Это уже сто раз всё обсуждалось. Однокашники в институте были, и много их было, всяких. Как и у всех, у нас. Но после обучения никаких связей с ними я не поддерживаю. Да и не знал я ничего этого. Считаю, что, если их приняли в советский ВУЗ — значит они были этого достойны. И не мне в семнадцать