— Муля! — взвизгнула Надежда Петровна и покраснела.
— Я не знал же! — возмутился Адияков и тоже покраснел.
— Так было надо, — промямлил Модест Фёдорович и, вместо того, чтобы покраснеть, как все приличные люди, он наоборот — побледнел.
Я решил, что хватит издеваться над Мулиными родителями, они и так настрадались, и перешёл непосредственно к вопросу, ради которого я их всех здесь собрал:
— В общем так, — начал я и все умолкли, и только настороженно смотрели на меня, — я вас всех собрал, чтобы не бегать за каждым и не играть в испорченный телефон. В общем, у меня большие неприятности.
Я вкратце, в двух словах, рассказал о проекте советско-югославского фильма, о том, как Сталин его одобрил, а Завадский отжал. О том, как квартиру получил Козляткин и якобы для меня. Но это не точно. О том, как странным образом исчез кусок сценария. И что Большаков ругается. А в заключение рассказал о том, как я собирал компромат на Александрова.
— Так это ты? — побледнел и схватился за голову Бубнов.
Надежда Петровна, которая до этого момента относилась ко всему прозвучавшему из моих уст, довольно легкомысленно, при виде такой реакции своего бывшего супруга тоже напряглась и спросила:
— Что он?
Модест Фёдорович замялся, и Надежда Петровна поднажала:
— Модик!
Модест Фёдорович вздохнул, а Адияков сразу надулся — ему явно не понравилось такое фамильярное обращение к бывшему мужу. Поэтому он тут же не преминул язвительно спросить:
— Когда там пополнение планируется?
Бубнов сконфузился, а Надежда Петровна обожгла супруга недобрым взглядом. Не знаю, до чего они бы сейчас договорились, то тут вовремя вмешалась Дуся:
— Муля! Да говори уже! Что ты опять замыслил⁈
И всё. Этой волшебной фразы оказалось достаточно, чтобы все распри были моментально забыты.
— Муля! — требовательно подала голос Надежда Петровна, обозначая своё первоочерёдное доминирующее право на меня. — Рассказывай!
— Да, Муля, не тяни, — добавил Адияков и с вызовом зыркнул на Бубнова.
Тот не нашёлся, что сказать, и просто кивнул.
Ну, я тянуть и не стал. Раз просят:
— В общем, сообщаю всем вам, что мне на время надо уехать из Москвы, — тихо сказал я.
Ой, что тут началось! Надежда Петровна возмущённо вопила, что никуда она меня не отпустит и всё такое. Дуся вторила ей, вспоминая какие-то забытые детские болезни Мули, и вообще, как он в детстве боялся змей и пауков. И что ему вот из-за этого никак нельзя никуда ехать. Бабы подняли такой гвалт, что почти ничего не было слышно. Адияков и Бубнов неожиданно сообща напали на меня, взывая к сыновнему долгу, что как же можно бросить мать на старости лет.
Упоминание про старость лет Надежде Петровне явно не понравилось, и по её многообещающему взгляду стало ясно, что совсем скоро непростой разговор предстоит как с Адияковым, так и с Бубновым (невзирая на скорое пополнение в его семействе!).
Они возмущались и возмущались. Я же дал им время, чтобы немного выпустить пар и, когда страсти поутихли, сказал:
— Так вот, я подумал и решил, что поеду я в Якутию. Как и ты и предлагал мне, — и я кивнул Адиякову (в присутствии Мулиного отчима. Модеста Фёдоровича, говорить Адиякову «отец» было некрасиво и неэтично. Но и не говорить — было бы ещё более некрасиво. Поэтому я аккуратно старался обойти острые углы).
— Это ты правильно! — обрадовался тот, — это я хоть и завтра устрою!
— Паша! — возмущённо воскликнула Надежда Петровна, — какая ещё Якутия⁈ Как ты можешь сына отправить в эту глушь! На погибель!
Она схватилась за голову и застонала.
— Вы бы ещё на Колыму его отправили! — свирепо набросилась на Адиякова Дуся (когда дело касалось Мули, она тут же начинала пренебрегать любыми авторитетами).
При слове «на Колыму» в комнате мгновенно установилась звенящая тишина. Затем все, не сговариваясь, поплевали трижды через плечо. Даже Дуся. И даже Модест Фёдорович, который всегда был атеистом и имел научное мировоззрение. Причём он даже перекрестился. Очевидно, на всякий случай.
— Надя! — возмущённо сказал Адияков, — парню пора становиться мужчиной. Он просто обязан посмотреть жизни в лицо. За мамкиной юбкой этого не сделаешь!
Он посмотрел на Дусю и добавил:
— И нянькиной.
Как ни странно, Дуся благосклонно ему улыбнулась, ей это явно польстило.
— Я всё решу, сын, — резко сказал Адияков, — не беспокойся. Ты когда сможешь ехать?
— Мне две недели отработать надо, — задумчиво сказал я и спросил Мулину мамашку, — а можно как-то не отрабатывать? Больничный опять сделать?
Не успела Надежда Петровна ответить, как Модест Фёдорович тоже решил вставить и свои пять копеек:
— Нельзя, Муля. Разве ты не знаешь, что согласно Трудовому кодексу, если ты возьмёшь больничный, то после него, всё равно придётся отработать две недели…
— По обоюдному согласию можно, — ввернул ехидно Адияков.
— Это если по обоюдному, — не менее ехидно вернул подколку Бубнов, — но Муля, насколько я понял, ты же решил назло руководству свинтить? Я правильно понял, сын?
Я не успел кивнул или ответить, как Адияков при слове «сын» из уст Бубнова прямо весь аж взбеленился и вдруг едко брякнул:
— Кстати, сын, — слово «сын» он произнёс подчёркнуто-демонстративно, — а что там с фамилией нашей? Когда, наконец-то, поменяешь? Ведь ты — Адияков!
Ба-бах!
Тишина прямо грохнулась на комнату. Тихо охнула Дуся, а Надежда Петровна побледнела и казалось, вот-вот упадёт в обморок. В воздухе запахло скандалом.
— Да, конечно, — вежливо кивнул я.
— Что конечно? — дрожащим голосом переспросил Модест Фёдорович и посмотрел на меня, как на предателя. А Адияков, наоборот, торжествующе поджал губы.
— Конечно, я буду менять фамилию, — спокойно сказал я, — как раз до отъезда должен успеть.
Павел Григорьевич с видом победителя злорадно посмотрел на Модества Фёдоровича. Тот побагровел. Надежда Петровна побледнела ещё больше. Дуся сидела тихо-тихо, как мышка и боялась даже вдохнуть.
— Вот это правильно! — радостным бизоном взревел Павел Григорьевич, — будешь теперь Муля Адияков!
— Нет, я не буду Адияковым, — ответил я.
Глава 7
— В каком смысле не будешь? — не понял Павел Григорьевич. — Ты о чём?
— Чем тебе вдруг разонравилась фамилия Бубнов? — со своей