— Я верю вам, Фёдор.
— Верьте мне! — моё горло сжал небольшой спазм от волнения.
Тем временем охранник, завидев нас, быстро подошёл, Женевьева кивнула ему и сказала уже мне.
— Спасибо, что вы меня проводили, дальше я сама, а насчёт перевода в вашу группу, я не шучу. К концу недели я добьюсь этого и буду учиться вместе с вами. Готовьтесь, это окажется нелегко, сразу говорю. Ругаться нельзя, забывать о том, что я рядом — нельзя, не помогать — тоже нельзя.
— Я готов!
— Спасибо, но мне пора. И да, вы можете всегда подойти ко мне, если увидите случайно в коридоре или на лекции, я разрешаю.
— Да⁈ Но вы же помолвлены?
— Увы, это всё уже в прошлом, — отмахнулась девушка и ушла в сопровождении охранника.
Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за воротами и не уехала на автомобиле, только тогда я очнулся и тут же заспешил домой. В общежитии я дождался Петра и кратко всё рассказал ему, упустив детали, чтобы он не заподозрил, что Женевьева сама предложила перевестись в нашу группу.
— И что, она согласилась⁈
— Да, я услышал, что она хочет перевестись и смог подойти к ней, оказалось, что это правда, и она согласилась перейти учиться в нашу группу. Я и сам не ожидал, что она согласится, но она знает меня, и знает, что ты мой друг, и поэтому решила, что проще учиться в группе, в которой есть хоть кто-то знакомый.
— М-да, прямо вот так и согласилась? Ух, Фёдор, но и везёт же тебе! Юную графиню уговорить учиться в своей группе!
— Не знаю, я сам не ожидал, что получится.
— Угу, верю, но тут уж я стану третьим лишним. Я бы приударил за Женевьевой, но шансов практически никаких нет. Тут либо она тебе достанется, либо никому, и я рад за тебя. У меня уже есть своя любовь, и дело идёт к свадьбе, так что, я тебе не помешаю, Федя.
— Честный ответ, спасибо за него, Пётр!
— Другого выхода у нас и нет.
После такого разговора с Женевьевой и удачного решения вопроса я порадовался, что написал письмо Лизе с неопределёнными сроками встречи. Сдаётся мне, что наша встреча может так и не состояться. В любом случае, пока лучше неопределённость, чем полное понимание ситуации. Поэтому я не поехал на следующей неделе к музыкальному училищу, чтобы встретиться с Лизой, как и написал ей в письме, а через неделю к нам в группу перевелась Женевьева.
Глава 11
Несвятая троица
Барон Казимир Блазовский, мелкий князёк Вахтанг Кавабидзе и барон Густав Седерблом присутствовали на одном из собраний, о котором не принято говорить в стенах академии, да и не только в ней, особенно, в присутствии добропорядочных граждан.
— Итак, господа, наступает решительный миг борьбы с самодержавием и произволом Павла Пятого! Монархия должна рухнуть, открыв свободу всем ста тридцати национальностям, проживающим на территории империи и угнетаемым тиранией императора. Великодержавный славский шовинизм будет уничтожен, и вместо него в небе ярко засияет звезда ста тридцати национальностей бывшей империи, что, наконец, обретут свободу, равенство и собственное государство!
— Какие сто тридцать национальностей, что он несёт? — шепнул Блазовский Густаву.
— Так надо, не обращай внимания, это он ещё поскромничал, другой бы загнул и про сто пятьдесят, и про триста национальностей, которых никогда столько и не проживало в империи. Политика — дело грязное, и искать в ней здравый смысл на первый взгляд бесполезно. Если говорит, значит, поступила установка на эти слова.
Блазовский только хмыкнул. Оно и правда, что ни говори, вся вода на одну мельницу льётся, чем больше заявленных на самоопределение наций или народностей, которые даже до наций не доросли, тем мельче и многочисленнее осколки империи в будущем, а чем больше осколков, тем труднее из них склепать хоть что-то стоящее. Не зря древние римляне говорили: «Разделяй и властвуй!». Тут всё просто до банальности, главное, говорить благоглупости и заводить толпу речёвками о светлом будущем, эпохальном настоящем и чёрном прошлом.
Между тем, оратор закрытого клуба продолжал усердствовать, нещадно эксплуатируя наивность и жадность слушателей, ведь сейчас он говорил не в клубе, а в аудитории одного из средних учебных заведений, снятого под какую-то лекцию стороннего преподавателя. Имел ли оратор нужное образование, Блазовский не знал, скорее всего, не имел, но на суть данного мероприятия это не влияло.
Зал оказался битком набит людьми, одетыми в простую одежду рабочих, крестьян или обычных мещан из пригородов, но не все из них являлись таковыми. Часть из них, если не половина, не имели вообще никакого отношения ни к одним, ни к другим, ни к третьим.
Блазовский, облаченный в одежду обычного рабочего, с отвращением теребил в руках классическую кепку, Густав, сидевший рядом с ним, маскировался под столичного мещанина, а Вахтанг — под крестьянина.
Сам Казимир не испытывал сильного дискомфорта от одежды, как и Густав, а вот Вахтангу его костюм очень не нравился, очень… Но ничего, злее станет, а злость при совершении революции — это хорошее качество, оно не даст ему ни капли милосердия по отношению к врагам. Очень нужное качество для революционера.
— Товарищи! — продолжал оратор, — я говорю, товарищи, потому как всех сидящих здесь считаю своими товарищами, осталось совсем немного времени до совершения революции, и мы готовы к ней. Скоро цепи самодержавия рухнут, и над нами воссияет солнце свободы! Товарищи! Нам необходима атмосфера полной самоотдачи и готовности к революции! Держите себя в руках, копите злость, запоминайте все преступления царского режима, и да свершится высшая справедливость!
— Обязательно свершится, — вновь тихо прокомментировал Казимир, вызвав недовольный взгляд Густава, предпочитавшего молчать и делать, а не болтать языком.
Тем временем к трибуне подошёл очередной оратор и продолжил накручивать публику лозунгами на предмет необходимости немедленной революции. Это длилось ещё примерно с полчаса, пока собрание не подошло к своему логическому концу.
— Товарищи! Соблюдайте строжайшую конспирацию и готовьтесь выходить на улицы, чтобы сражаться за общую свободу и самоопределение любой нации империи. Готовьтесь!
— Наше собрание закончено, — объявил председатель собрания, — прошу всех покинуть зал, выходим не сразу,