Первым в ряду стоял вол, в глазнице которого ковырялся вьюрок. Над трупами посвежее все еще гудели мухи. Картина была жуткой, терзающей нервы. В столь кошмарном паноптикуме человек чувствовал себя более чем одиноким во вселенной.
Рафи почти добрался до самого конца ряда, как вдруг увидел труп лошади, на которой все еще оставалось седло. С седла свисала сумка, а в ней виднелась книга. Рафи остановил фургон и спрыгнул на землю. Книжка казалась совсем новенькой. «Ромео и Джульетта». Коллинз осмотрелся по сторонам, подозревая, что это часть шутки остряков, расставивших вдоль дороги мертвечину.
Коллинз потянулся к книге и тут же отдернул руку. Да, нигде не было жуткой надписи «Умерли от азиатской холеры», которую иногда приводили с огромным количеством ошибок, но отсутствие предупреждающей таблички ничего не значило. Откуда Рафи знать, отчего пала эта лошадь и где ее хозяин?
А ну как зараза остается на предметах, которые принадлежали ее жертвам? И можно заразиться, просто дотронувшись до этих вещей? Уже после войны Рафи довелось увидеть, как от холеры умер его командир Блю, прослуживший в армии почти всю жизнь. Беднягу рвало, пока у него на лбу не полопались сосуды. Рафи с ужасом завороженно наблюдал, как по лицу Блю паутиной расползаются кровоизлияния — словно струйки воды под старым, подтаявшим льдом.
Когда за Блю пришла смерть, Рафи даже ощутил облегчение. Наверное, его почувствовал и Блю. Коллинз раскалил на углях старый армейский штык и выжег им надпись-предупреждение на деревянной табличке, которую водрузил на могилу Блю. Рафи не сделал ни одной ошибки: есть чем гордиться, особенно если совсем недавно освоил колдовское искусство складывать буквы в слова.
Холера не холера, но это все же был Шекспир. Да не что-нибудь, а «Ромео и Джульетта». Офицеры бригады, в которой служил Рафи, предпочитали военные драмы, «Макбета» и всяких «Генрихов» с «Ричардами», но Рафи втайне ото всех обожал самую романтическую из всех трагедий гения. Осторожно отстегнув от седла сумку, он кинул ее к себе на козлы и сам устроился рядом. Тронув фургон с места, Рафи поехал дальше, время от времени настороженно поглядывая на сумку, будто опасаясь, что она его укусит.
Добравшись до конца ряда, Коллинз уже настолько свыкся с видом трупов животных, что подпрыгнул от неожиданности, увидав впереди скачущую лошадь. Рафи тряхнул поводьями, чтобы мулы бойчее перебирали ногами. Всадник впереди, по всей видимости, услышал приближение фургона, поскольку развернул лошадь и принялся ждать.
— Авессалом! — В кои-то веки Рафи повстречал в пустыне не врага, а друга.
Джонс приставил ладонь козырьком ко лбу, чтобы не слепило солнце.
— Рафи? — Он дождался, когда фургон поравняется с ним, и поехал рядом. — Ты когда-нибудь видел такое? — Авессалом кивнул на выстроенные вдоль дороги трупы.
— Не-а. Причем я-то думал, что уже всею насмотрелся.
— Где-нибудь поблизости есть вода? — Авессалом перевернул кверху дном деревянную флягу в знак того, что она пуста.
— Неподалеку есть речушка. — Рафи протянул приятелю свою флягу.
— Если увижу речку, последую примеру индейцев на переправе в Юме. — Авессалом вытер шею и лицо косынкой.
Рафи понимал, что сейчас ему следует поинтересоваться, чем занимаются краснокожие на переправе, но поддерживать беседу он не умел, хоть и был рад видеть Авессалома. Коллинз много дней провел в одиночестве, и потому звуки своего хриплого голоса даже ему самому казались непривычными и странными. Жара в этой части территории, захваченной у Мексики и получившей название Аризоны, была совершенно особой. Она просто ошеломляла. Схожие ощущения можно было получить, встав у открытой печи для обжига извести.
Впрочем, Авессалома и расспрашивать было не нужно: он любил поболтать.
— Когда наступает такая жара, от которой сам дьявол начинает потеть, тамошние индейцы опускаются в речку по горло, а голову обмазывают жидкой глиной. Если поглядеть со стороны, то словно какие-то грязевые шары из воды торчат и хохочут, переговариваясь друг с другом. Сам видел.
— Апачи в этих краях совсем несносны. Напрасно ты отправился в путь в одиночку.
— Но теперь-то я не один, — осклабился Авессалом. — Да и ты тоже.
— Как там твой Цезарь? — Коллинз решил, что Авессалом захочет дать на этот вопрос развернутый ответ, избавив таким образом Рафи от необходимости разговаривать.
— О-о-о, это длинная история, — протянул Авессалом, глядя на заросли болиголова и кактусов, которые тянулись до самых гор, вздымающихся над пустыней вдалеке. — Впрочем, думается мне, у нас полно времени Когда мы добрались до Калифорнии, то выяснилось, что улицы там золотом не мостят, да и не каждый старатель его сейчас найдет. У всех крупных жил уже есть хозяева, и теперь из-за богатых месторождений началось смертоубийство. Народ по большей части вкалывает за гроши на толчейных фабриках, где руду дробят. Цезарь покрутился там, присмотрелся и решил, что с него хватит пыль глотать.
— И чем же он занялся?
— Мне бы не хотелось говорить, что он стрижет старателей, словно овец, однако это не так далеко от истины. Цезарь купил пару ножниц, палатку и кресло, где можно менять угол наклона спинки. А еще он усовершенствовал помаду для волос. Делает ее из топленого свиного жира, спермацета… — Увидев недоумение в глазах Рафи, Авессалом пояснил: — Это такое вещество, которое добывают из китов. Цезарь его заказывает вместе с настойкой черной бузины в одном из дорогих борделей Сан-Франциско, где снискал среди дам немалое восхищение. Одним словом, все это добро он разводит с бренди и маслом мускатного ореха и продает мужланам. Говорит, будто очень помогает при облысении. Снадобье пользуется большой популярностью.
— И что, от него действительно растут волосы?
— Ну, по крайней мере, меньше их уж точно не становится, — пожал плечами Авессалом.
— Сегодня заночуем на гасиенде у дона Анхеля, — сообщил Рафи. — Видишь горы? Там, в каньоне, у него ранчо.
— Что ж, это как нельзя кстати, — обрадовался Авессалом. — Я неделю не спал в кровати.
— Стол у дона Анхеля пристойный, а вот от кроватей я бы держался подальше. Они там с живностью. Шестиногой. Встанем лагерем в сейбовой роще у реки. Будем дежурить по очереди. — Рафи вытащил из седельной сумки