Лица парней вытягиваются от удивления. Амур же выглядит невозмутимым, как, впрочем, и всегда. Он аккуратно ставит меня на пол.
Не скинул в реку, и на том спасибо.
Поблагодарить?
– Поэтому ты здесь? Тебя тоже выкинули?
Гляжу на Амура, пытаясь невербально высказать ему все, что думаю.
Разумовский подливает горючку в свой стакан и, едва заметно прихрамывая, плетется обратно к печке. Открываю шкафчик под столом. Здоровенный мешок, набитый серой мукой. Закатав рукава, гляжу на шаткий табурет.
Больше я туда не полезу!
Амур вздыхает, будто читает мои мысли.
– Достань ей миски, – указав на меня глазами, зевает Разумовский.
Стивер поднимается из-за стола и кое-как протискивается между Катунем и стеной. Я отхожу подальше, стараясь не мешаться под ногами. С легкостью достав миски, Стивер ставит их на стол.
– В моей деревне это называли черепками, – задумчиво тянет Катунь. – Черт, у меня не было шансов на нормальную жизнь.
– С учетом того, что в твоем селе чеплашку[11] звали черепком? – хрипло хихикнул Стивер, садясь на место.
Он только что попытался пошутить?
Голова идет кругом от обилия странных слов. Зачерпываю немного холодной воды из ведра медным ковшом и опрокидываю его в миску. Туда же идет и мука.
– У нас же есть яйца?
Парни озадаченно переглядываются.
– Это вопрос с подвохом? – с подозрением уточняет Катунь. Стивер складывает листы и прячет их в сумку.
– С учетом твоей ненависти к нижнему белью, смело могу заявить, что у тебя они точно есть, – бубнит Стивер смущенно. Нахимов удивленно вскидывает брови и качает головой. – Посмотри в лукошке, в углу.
У подоконника, на паре деревянных ящиков стоит небольшая плетеная корзина, прикрытая обрывком ткани. Разбиваю пять яиц в муку с водой. Достаю упавший кусок скорлупы и кладу его на край стола. Мука прилипает к пальцам.
– А где Хастах?
– Гуляет, – отмахнулся Амур, разглядывая носы своих кожаных ботинок. Он всячески избегает любой возможности посмотреть в мою сторону.
– Каково это – чувствовать, что ты не принадлежишь этому миру?
Я оборачиваюсь, услышав вопрос Стивера.
Катунь шумно выдыхает. Здоровяк даже прикрыл ладонью рот, пытаясь скрыть широкую улыбку, обнажившую крупные идеально белые зубы. Пожимаю плечами, продолжая с большим трудом мять вязкое тесто.
– Ну, примерно так же, как и чувствовать, что принадлежишь, – никак.
– То есть вообще никаких изменений?
– Как в твоей личной жизни, – вставляет едкое замечание Катунь, видимо, устав держать себя в руках.
Стивер окидывает Нахимова свирепым взглядом. Янтарные глаза делают мальчишку похожим на кота. Большого, умного и чертовски легко выводимого из себя хищника с милой мордашкой. Когда-нибудь он будет таким же, как Амур – наглым и дерзким. А пока он просто подросток. Умный, но не слишком, раз мне удалось его одурачить.
– Тебя не касается моя личная жизнь.
– Она настолько личная, что даже тебя не касается.
– Заткнись, – нервно шипит Стивер, утыкаясь в оставшиеся на столе бумаги.
– Самым приятным в моих отношениях я считаю их полное отсутствие, – делится Катунь, встряхивая головой в последний момент, будто опомнившись. Бусинки на его дредах зазвенели, словно колокольчики. – Также к неоспоримым плюсам я отнесу сношения, которые не гарантируют никому второй встречи.
– А если тебе понравится настолько, что ты бы захотел повторить, но второго такого шанса у тебя не будет? – На лице Стивера появляются едва заметные ямочки. Катунь не на шутку задумывается, почесывая большим пальцем щетину на подбородке.
Действительно философская беседа.
– Я не представляю, кем нужно быть, чтобы я захотел второй встречи. Разве что Инессой.
Давлюсь слюной. В попытках прикрыть рот провожу по щеке рукой, измазанной в тесте и муке. Кашель раздирает горло, пока Катунь громогласно смеется.
Больное горло. Вода. Холодная вода, проталкивающая себе путь в легкие.
Какая же я жалкая.
Амур вцепляется в наполовину опустевший стакан и с вызовом глядит на друга. На бледных костяшках пальцев виднеются десятки шрамов. Сцена выглядит так, будто Катунь сказал что-то до безобразия неприличное.
– Она же из другого мира! Я просто не могу ограничиться одноразовой встречей!
– Я не экзотическое животное.
– Что значит «экзотическое»?
– Это значит «нет», – с раздраженным видом отвечает за меня Амур, и на этот раз я ему благодарна. Его взгляд скользит по стене напротив, словно по строчкам невидимой книги. Разумовский хмурится, крутя стакан в руках, будто никак не мог схватиться за него поудобнее.
– Ну, на каждое «нет» всегда есть шанс передумать, – подмигивает мне Катунь. Замечаю, как напрягаются все мышцы, когда в его веселой интонации проскальзывают знакомые мне ноты.
Хватит трястись, как безмозглая курица.
События, произошедшие всего пару часов назад, не отпускают меня и среди шумной компании парней.
Амур кричит, размахивая руками. Грохот от перевернутого стола эхом разносится в голове, напоминая о детстве. Беспомощность, застывшая слезами в горле.
Всколыхнувшиеся резко, как сибирские леса, охваченные пожарами в пик летней жары, воспоминания, заставляют меня на миг забыть, где я нахожусь.
* * *
После второй смены в школе я прихожу домой уставшая и голодная. Щеки раскраснелись после мороза, и кончики пальцев в новых ботинках совсем онемели. Новые, но холодные. Мех внутри еще не успел сбиться. Снимаю обувь на пороге, раздумывая над предстоящей домашней работой по окружающему миру. По дому витает запах блинов. Живот жалобно урчит, и я ускоряюсь, предвкушая. Иду по пустому коридору, выкрашенному в желтый, скидываю тяжелый рюкзак под массивную настенную вешалку вместе с пуховиком. Я так рада оказаться дома! Зайдя в аркообразную дверь кухни, я быстрым шагом добираюсь до стола и понимаю, что должна была вести себя осмотрительнее.
Уже слишком поздно. Скатерть, точнее клеенка, еще не разгладилась после того, как мама вытащила ее из упаковки. На некоторых больших розовых цветах виднеются складки. Пара прожженных дыр с коричневыми краями. Как будто сигаретный пепел упал. Тарелки, наполненные румяными блинами и салатами, заставляют голод отойти на второй план, уступая место ужасающей догадке. Мои глаза натыкаются на хрустальный графин с затейливой резной крышкой, лежащей подле него. Емкость почти пуста. Свет от абажура преломляется, создавая причудливые блики на скользкой поверхности стола. Я разглядываю их, ощущая узел, затянувшийся в животе. Чувствую теплую руку на плече и вздрагиваю. Обернувшись, вижу мать. Ее лицо едва заметно покраснело, особенно глаза. Такие же пронзительно-голубые, как мои. Она выглядит не выспавшейся и расстроенной.
«Уходи отсюда», – только успевает прошептать она, когда замечаю движение за ее спиной. Дыхание перехватывает, когда я вижу его. Отец с трудом садится на диван неподалеку от стола. Он заваливается на бок, добродушно улыбаясь. Я могла бы удивиться тому, что мама