Я не могу больше ее видеть! Она раздражает меня одним своим присутствием.
Нева подскакивает в кровати, и ее взгляд испуганно мечется по комнате. Воровка замирает в дверях.
– Амур… – осуждающе шепчет Мален, заметив пробуждение княжны.
– Убирайся отсюда! – Инесса смотрит на меня не дыша. – Выметайся!
Указываю пальцем на дверь. Сердце бешено колотится в груди, пока гнев застилает разум. Дыхание сбивается, и я пыхчу, словно чайник.
– Я просто хотела извиниться, – едва слышно хрипит Инесса.
С размаху пинаю старый стол, стоявший у окна. Он с грохотом переворачивается. Нева ахает и зажимает рот ладонями.
Дыши. Просто дыши.
Хватаюсь за голову. Позади Инессы появляются Хастах и Идэр. Они непонимающе переглядываются. Инесса испуганно глядит на меня сквозь пелену слез.
Бойся меня.
– Инесса, тебе лучше уйти, – говорит Мален, вставая посреди комнаты и ограждая воровку от меня.
Вновь пинаю стол. Инесса как ошпаренная выскакивает из спальни, оставляя меня одного под пристальным вниманием четырех пар глаз. Первой тишину нарушает Идэр, аккуратно огибая Хастаха и Малена. Она подошла достаточно близко, чтобы я мог ее придушить, но я стою как вкопанный. Руки трясутся. Прячу изуродованные шрамами ладони в карманы брюк.
Я бы ни за что ей не навредил. Ни ей, ни девчонке. Это отвратная слабость, которая однажды уже меня погубила.
– Амур, как насчет того, чтобы перестать демонстрировать своего внутреннего гада и пойти накатить?
Она что, издевается надо мной?
– Я хочу переодеться.
Мне приходится приложить немало усилий, чтобы разжать кулаки. А руки все трясутся от перенапряжения. Идэр понимающе кивает и покидает комнату в компании Хастаха, оставив меня наедине с Маленом и перепуганной Невой.
– У меня была тяжелая ночь, – тихо сообщаю я, стаскивая мокрую одежду. Ответа не следует. Распутин вывел маленькую княжну и остался со мной. Он уснул еще до того, как я застегнул все пуговицы на манжетах.
Что-то внутри меня надломилось, и я не уверен, что вернусь в прежнее состояние.
Глава 4
Кукурузный хлеб
Идэр
Я всегда боялась. Сначала – мира за стенами монастыря. Он жестоко отнял у меня родителей, не дав их узнать. Потом – Богов, что карают за неповиновение. И делали они это далеко не всегда справедливо, ведь кроме меня при храме росло еще две дюжины девочек, ни в чем неповинных. Мы были детьми, и наказывать нас было особо не за что. После я боялась мать-настоятельницу Агуль. Боялась, хоть и любила. Она стала мне настоящей матерью, и я просто не могла потерять и ее тоже. Потом я перестала испытывать страх. Он был моим спутником днями и ночами, пока однажды я не встретила свою любовь. Любовь всегда побеждает. Она укрепляет веру, учит принимать людей такими, какие они есть. Любовь учит нас видеть красоту и дарует крылья.
Поэтому мне было больно падать. Любовь щедра, но, если оступиться, она никогда не останется в долгу. Ей не нужны шелка и самоцветы. За ошибки одна цена для богача и нищего – разбитое вдребезги сердце.
* * *
Усаживаюсь за узкий прямоугольный стол, поставив перед собой черную бутылку и нарезанный аккуратными кусочками кукурузный хлеб. Я ждала этого вечера слишком долго. Сменила рясу на сарафан цвета глаз любимого и уложила волосы в две косы, оставив пару прядей игриво болтаться у лица.
Он точно оценит.
Амур не заставил себя долго ждать. Как всегда. На нем, словно мешок, висит черная рубашка без пары верхних пуговиц, ее полы доходят до колен, обтянутых брюками. Хлопаю по трехногому стулу возле себя, улыбаясь.
Я буду бороться за свою любовь.
– Присаживайся, дорогой.
Он недовольно окидывает маленькую кухоньку взглядом и усаживается напротив меня.
Что-то не так? Его так злит то, что мы наконец-то остались наедине?
– Это рубашка Катуня, – безэмоционально шепчет мой мужчина, взъерошивая темные волосы. Наливаю горючку в две глубокие глиняные суповые тарелки.
– В доме нет чашек, – поясняю я, видя, как он с немым вопросом разглядывает красную посуду. Услышав это, он берет тарелку и бубнит что-то под нос, похожее на слово «свиньи». Отпив, Разумовский наконец заговаривает:
– Мы ничего не узнали. Конверты у Хастаха, но я не уверен, что он сможет что-нибудь разобрать.
Амур говорит тихо, виновато опустив глаза. Он никогда не умел признавать поражение. Делаю глоток и отставляю тарелку в сторону. Горло приятно обожгло, и я слабо улыбаюсь, чувствуя окрыляющую легкость.
– Это же была первая вылазка. В чем проблема?
Проблема есть и определенно не в бездарно потраченном времени.
Наконец-то он понял, что Инесса ничтожество. Он вышвырнет ее еще до рассвета.
– Я чуть не убил ее.
Жаль, что не убил. На одну головную боль стало бы меньше.
Разваливаюсь на единственном стуле, имеющем сразу четыре ножки и спинку, а не то или другое по отдельности. Амур, бледный как тень, теребит пуговицы на рукаве.
– А ты хотел?
– В какой-то момент – да.
Он делает большой глоток и отставляет горючку в сторону. Мой возлюбленный задумчив и угрюмее обычного.
– Если бы хотел, то тебя бы ничего не остановило.
Пожимаю плечами, хватая с доски хлеб. Амур следует моему примеру.
Мне не хватало наших посиделок, когда мы просто оставались вдвоем, пили и обсуждали все, что только могло прийти в наши головы. Он всегда был лидером, но то ли времена ухудшились, то ли проблемы стали более существенными. Неважно что, но это привело к тому, что и прежде раздражительный Амур совсем ощетинился и замкнулся.
– Последнее заключение далось мне, так скажем, непросто. Я не хочу терять Смертников, когда на кону стоит так много.
Амур всегда брал на себя слишком много. Он никогда ничем не делится. Замкнутый и угрюмый – таким он будто бы был всегда, и именно так его запоминали все, с кем он когда-либо пересекался. Но не я.
Я люблю его таким, потому что давно забыла, каким еще он может быть.
Встаю и обхожу его со спины. Разумовский не оборачивается, и мне это на руку.
– Все будет хорошо. Ты сделал все, что мог, и даже больше.
Амур подливает горючки в супницу, разглядывая узор древесной столешницы. От него пахнет речной водой. Кладу руки на плечи моего мужчины, пока он отрешенно отхлебывает из миски. Чувствую мышцы, изуродованные шрамами под кончиками пальцев. Что же они с тобой сделали? Волган отнял у тебя все и даже больше.
– Тебе стоило бы немного отдохнуть, – ласково протягиваю я, разминая его шею. Любимый не сопротивляется. Я придвигаюсь еще ближе, так, что едва не прислоняюсь к его спине. Руки скользят вдоль позвоночника.
– Ты