Мален провел пару лет в заключении наедине с шикарной, пускай и изрядно молоденькой девицей. Между ними что-нибудь было? Если да, то каким образом? Если же нет, то вопрос остается тем же.
«О, друг, как ты? Я скучал».
Хуже всего предыдущего.
Мален заговаривает первым, избавив меня от тяжкого бремени раздумий:
– Что ты думаешь насчет того, что Амур назвал воровку одной из нас?
Он спотыкается о сухую корягу. Говорить и идти одновременно выше его сил. Удерживаю его за шиворот от падения.
Неуклюжий и унылый. Как моя покойная бабка. Правда, толку от нее было в разы больше. Она хотя бы дичь не распугивала.
– Не знаю. Она милая и странная. В духе Амура, – честно отвечаю я.
Идэр тоже странная, но не милая. Она всегда и во всем пытается угодить, что, несомненно, делает ее идеальной женщиной. Для всех, кроме Амура. Он любит строить и подминать под себя, а как говорила Селенга Разумовская, если у мужчины невыносимый характер, то его дама должна быть во сто крат крепче, ведь за броней несносности всегда кроется обиженный мальчишка, которому нужна рука, способная и путь указать, и затрещину дать.
Думаю, Несси могла бы влепить ему вправляющую разум оплеуху, если бы дотянулась.
– Ты же не имеешь в виду… – голос Распутина звучит сокрушенно.
Он петляет передо мной, как будто налакался горючки с утра пораньше. Заключение изрядно потрепало его. Поправляю арбалет, сползший с плеча.
– Именно.
– Нет. Быть такого не может.
– Я бы тоже запал на нее.
Это правда. Девчонка хоть и странная, но все же хороша собой.
– Ты пригласишь ее прогуляться?
Наивный вопрос, который задают друг другу мальчишки, в жизни не видавшие голых тетенек. Может, Распутин предложит еще и в чехарду сыграть?
– О, – глухо отзываюсь я, совсем растерявшись, – посягать на собственность Разумовского – это самоубийство.
– Женщина – не вещь, – раздраженно бурчит себе под нос Мален.
Мы выбрались на небольшую поляну, окруженную припорошенными снегом елями. Тут и там проглядывают густые заросли можжевельника, почти угольно-черные, разросшиеся сплошным полотном. Там кто-то есть. Снимаю с плеча арбалет и вкладываю стрелу.
Лиса? Всегда хотел себе шикарный рыжий воротник. Перехожу на шепот, дабы не спугнуть дичь:
– В твоем понимании, может, и нет, но Амур видит мир лишь в побрякушках, которые у него есть, которые он хочет, и тех вещицах, которыми он наигрался.
Мыслями возвращаюсь к тому знаменательному дню, когда пара Амура и Идэр распалась. Сначала было забавно. Недели напролет Амур лежал не поднимаясь и говорил лишь для того, чтобы послать не менее страдающую Идэр куда-нибудь подальше. Она без устали ползала перед его постелью, заунывно рыдая и вымаливая прощение.
Целюсь. Мален не сразу замечает, что я остановился. Он пересекает две трети поляны, разглагольствуя сам с собой. Куда подевалась его дотошная осторожность?
– Он бы не стал брать ее к нам, чтобы угодить своим низменным желаниям. – К концу предложения уверенность в тоне Распутина сменяется злобным ворчанием.
Он замирает в паре аршин от куста можжевельника. Нечто большое с обратной стороны дергает ветви, усыпанные мелкими иголками, да так, что качается весь куст. Стреляю, но зверь по ту сторону лишь активнее трепыхается. Мален снимает свой арбалет. Стрелы высыпаются из его колчана на снег и, пока Распутин их торопливо собирает, я стреляю еще раз. Стрелы со свистом прорезает морозный воздух, исчезая в кустарнике. Бегу к можжевельнику. Трофеем оказывается изящная молодая косуля.
Прощай, воротник! Здравствуйте, сапоги!
Смеюсь. Вот это удача! В шее животного торчит одна-единственная стрела с облупившимися перьями. Вторая, вероятно, все еще где-то в кустах.
Ах, какое расточительство!
Мален подбегает слева и, увидев мертвого зверя, плюхается на зад, заливаясь довольным хохотом. В его глазах пляшет давно знакомый огонь. Огонь, расцветающий пятном крови на снегу.
Может, мы все-таки спасли его душу до того, как она рассыпалась на кусочки?
Освежевав тушу, мы оставили на снегу лишь кровь и копыта. Мален разложил куски мяса по сумкам. Замерзшие кроличьи тушки он связал за лапы и перекинул через плечо. Не спеша шагая к дому, Распутин не замолкал ни на секунду. Я все слушал и никак не мог отвлечься от навязчивой мысли.
Что, если Амур прав, и люди действительно меняются бесповоротно?
Раньше Распутин был бесшабашным и неудержимым энтузиастом, рвущимся в бой. После заключения от него будто бы осталась только оболочка, наделенная лишь тенью тех качеств, которые мы все так в нем любили.
Самые крупные мешки с мясом и шкурой достались мне, из-за чего поясница заныла под конец нашего пути, когда мы вошли в деревню. Пустую и богом забытую. Нежданные холода остудили пыл местных, и торговая площадь опустела.
– Я не отдам шкуру, – пыхчу, подходя к заднему двору. В окнах мерцает тусклый золотистый свет. Распутин продолжил гундеть, но все мои мысли уже заняты желанием напиться и убиться от его занудства.
Скучные люди, особенно если они твои друзья, выматывают посильнее драк и охоты, ибо прикончить их нельзя, а бить – это дурной тон.
Глава 12
Все монстры – это вы сами
Амур
Стаскиваю липкую одежду в предбаннике и бросаю на лавку. Толкаю размокшую дверь и шагаю в темноту. В горячем влажном воздухе витает запах дубовых веников, дыма и мыла. Источником слабого света служит открытая печь. Глаза с трудом привыкают к полумраку. На низкой лавке меж тазов, доверху наполненных водой, сидит Мален. Его кожа раскраснелась от жары, к плечу прилип дубовый лист. Он наполовину прикрыл клеймо с номером, поставленное в темнице.
Обливаюсь холодной водой из бочки.
– Мы так и не поговорили нормально. Без рукоприкладства, – не шевелясь, отмечает Распутин.
Разбавляю ледяную воду кипятком из железного бака. Обливаюсь водой и прикрываю глаза. Деревянный черпак теплый и сухой. Мышцы под изуродованной кожей расслабляются, и наступает долгожданное умиротворение.
– Я искал тебя. – Вода стекает по лицу и попадает в рот. Нахожу мыло на лавке и растираю его в мозолистых ладонях.
– Знаю, – шепчет Мален.
Намыливаю волосы, запутывая пальцы в отросших прядях.
– И ты за это поплатился.
– Я поплатился за глупость. Стоило догадаться, что заключенных постоянно перевозят.
Тщательно промываю волосы и обессиленно падаю возле друга. Мален протягивает мне веник, упершись невидящим взглядом в стену. Хлопаю веником по груди и ногам.
– Почему Нева? – озвучиваю терзающий меня вопрос, упираясь спиной в горячую влажную стену.
Мален плещет немного воды на раскаленные камни горбатой печи, и те шипят в ответ, словно тысячи змей. Пар сгущается. Друг