– О, ваш супруг – настоящее дарование! – с очаровательной улыбкой проговаривает Виндей, поправляя волосы цвета пшеницы.
Подавляю смешок и улыбаюсь, глядя на Амура, беседующего с Волганом. Царь восседает на массивном золотом троне в одном из лучших парадных костюмов цвета топленого молока. Амур стоит рядом, мягко улыбаясь. Смоляные волосы едва прикрывают уши, а по бокам подстрижены короче, на манер южан. Иссиня-черный камзол выделяет его среди снующих мимо слуг, военных в алых костюмах и членов Совета, пестрых, как птички. Руки Разумовского в кожаных перчатках скрещены на груди. На боку в ножнах висит меч. Подарок царя. Рукоятка сияет, когда свет попадает на россыпь камней. Оружие выглядит скорее предметом искусства.
– Он не мой супруг, царевич, – кратко отзываюсь я, разглядывая Виндея из-под полуопущенных ресниц. Глядеть на царевича прямо запрещает этикет.
– Он многое упускает, – едва заметно улыбается наследник престола, протягивая хрустальный фужер.
Амур никогда ничего не упускает.
Чувствую обжигающий спину взгляд Разумовского, отвлекшегося от беседы с царем, едва мои руки касаются холодного хрусталя. Непроизвольно разжимаю пальцы. Бокал разбивается о мраморный пол. Алая лужа растекается по камню, собираясь в швах между плитками.
Словно кровь.
Я лишняя. Мне нет места в этом мире, если оно не подле Амура.
Я покинула монастырь ради светской жизни в семье Разумовских, имеющих власть и статус при царском дворе. Меня не приняли.
Я не вписываюсь. Правда, не справляюсь. Может, единственным выходом будет побег, но бежать мне уже некуда.
Мой взгляд вновь натыкается на Виндея Воронцова. Он глядел на меня все это время и мягко улыбался.
Может, все-таки выход есть?
Глава 9
Прелюбопытнейшее предложение
Нева
Буравлю взглядом бревенчатые стены каморки, не веря собственным глазам.
Я на свободе.
Череда темниц, что становились для нас местом очередной передержки, не отпускает мое сознание. Годами мы гнили в подземельях, когда обычная жизнь, не замечая нашего отсутствия, протекала над нашими головами. С годами мой мир принял форму сырого подземелья, но сейчас все вокруг будто насмешливый сон, что вот-вот оборвется.
От обилия запахов кружится голова. Пусть хибара ни капли не походит на княжеское поместье, где выросла, я наконец-то чувствую себя счастливой. Глаза режет от света. Зрение заметно ухудшилось.
Амур, хоть и мародер, но он вытащил нас. Амбициозный наглец. Спустя столько времени он это сделал. Не обладая слепой верой в этого подонка, как Мален Распутин, я все равно продолжала надеяться. У меня не было выбора. Распутин клялся, что Зверь придет за нами сразу после ареста. Но дни сменяли ночи, и с каждым новым полнолунием имя Разумовского из его уст слышалось все реже.
Заключение испортило меня. Боюсь, необратимо.
Первым пропало желание вернуться домой и убедиться, что воспоминания были ложью.
Китмар должен был выжить. Или нет. За годы воспоминания подменялись фантазиями, и я даже не уверена, что помню его лицо, не говоря уже о последней ночи, когда мы видели его живым.
Через несколько месяцев мне почти удалось преодолеть ненависть к Малену за то, что он разрушил мою жизнь.
Тоска пожирала надежду на спасение. Прикончить Малена я не могла, и пришлось смириться, что теперь он стал мне ближе всех на свете. Проведя столько времени в темнице и пыточной вдвоем, мы научились понимать друг друга без слов. Потом, за ненадобностью, я перестала говорить.
В дверном проеме показывается белокурая голова. Непривычно видеть его при свете. Грубые черты осунувшегося лица Малена подчеркивает легкая щетина. Заключение заметно состарило его. Теперь он выглядит взрослее Разумовского и скорее походит на младшего брата моего отца. Теперь он простолюдин, похожий на аристократа.
Значит ли это, что все дворяне выглядят как измученные пленники?
Я возненавидела его таким, а полюбила круглолицым недотепой с вилами и сапогами, измазанными в конском дерьме.
– Нева, там Идэр готовит что-то, может, ты хотела бы присоединиться?
Дергаюсь, слыша свое имя. Имя, данное при рождении, потерявшее свой смысл во время многочисленных пыток и избиений.
Кивнув, поднимаюсь на ноги и шагаю к накрытому зеркалу. Восточная девушка суетливо набросила кусок изъеденной молью тряпицы, когда я вошла. Кончики пальцев цепляются за шерстяные нитки, когда полотно соскальзывает с кованой рамы, обнажая зеркальную поверхность, устланную десятком трещин. Как паутина по углам.
Не только Распутин изменился внешне.
Поначалу не узнаю себя. Высокая и несуразно исхудавшая за время заключения, я отвратительна. Белые волосы обстрижены неровными клочьями.
Мален следит за мной, привалившись к косяку. С грустью смотрит, как я провожу ладонями по почти лысой макушке, и не меняется в лице, когда прохожу мимо. Бесшумно. Как кошка.
Еще слишком рано. Держи себя в руках. Лучшая месть – подготовленная. Нет смысла бросаться на него с кулаками. Так я не смогу его одолеть.
Коридор окутывает полумраком, и тело непроизвольно сжимается. Ноги деревенеют. Обхватываю предплечья руками.
«Это не темница», – без устали твержу себе.
– Княжна, мы можем поговорить?
Дергаюсь от одного его голоса. Тягучего, словно мед.
– Я не княжна, – шепчу я, двигаясь мимо Распутина.
Он преграждает мне путь, упершись рукой в дверной косяк. Кухня близко. Чувствую запах хлеба. Свежего. Живот сводит от голода. Я готова сломать ему обе руки, отделяющие меня от долгожданного обеда, но не двигаюсь. Нельзя расходовать силы понапрасну, когда их и так почти не осталось.
– Госпожа Романова…
Поднимаю подбородок, чтобы видеть его бесстыжие серые глаза. Холодные как лед и теплеющие всякий раз, когда я смотрю в чужое лицо родного человека. Заключение не смогло отнять его красоту. Лишь немного потрепать. Небольшая горбинка на носу и светлая кожа с узором вен. Его могли бы с легкостью принять за аристократа, если бы не полное отсутствие манер и говор деревенщины. И поступки морального урода. Правда, это как раз роднило его с дворянством.
– Ты сделал все, чтобы лишить меня этого статуса. Поговорить? Нам не о чем беседовать, господин Распутин.
Его плечи опускаются под грузом вины.
Страдай. Мучайся. Сгнивай заживо и сгори дотла.
– Помните ту поляну, заросшую черникой?
Помню.
Каждое мгновение того дня. Каким теплым был июльский ветер, пробиравшийся в косы, заплетенные алыми лентами. Лучи полуденного солнца, скользящие по щекам, пробившись сквозь изумрудные кроны деревьев. Как мы дурачились, валяясь в сочной густой траве, и тепло его губ, подаривших мне первый поцелуй.
Я помню все, о чем так мечтаю забыть.
– Припоминаю лишь, как изо дня в день ко мне прикасались чужие руки, пока вы мирно спали.
Лицо Распутина бледнеет, и он отшатывается. Криво улыбаюсь,