По воскресеньям, как и все немцы, военнопленные не работали. Был банный день, стрижка, бритье, стирка и т. п. Однажды благотворители из «RW» привезли в лагерь бочку пива по случаю неудавшегося покушения на Гитлера. Каждому лагернику досталось по кружке. В воскресенье, на специально отведённой площадке, проходила церковная служба, которую проводил лагерный священник отец Михаил. За свою службу, как и все участники церковного хора, отец Михаил получал от немцев по черпаку баланды в виде добавки к своему обеду. Пленные в выходной день собирались в отдельные группки, как говорят, по своим интересам. Одни играли в карты, другие в домино, третьи в шашки и шахматы. Все фигуры и доски были самодельные, сделанные из картона и дерева. Более грамотные и разбиравшиеся в политике собирались вокруг лагерного переводчика Николая Александровича, который читал и сразу переводил немецкую газету «Фёлькишер беобахтер», издававшуюся в Берлине. Поскольку слушатели были разные, среди них могли быть и предатели, доносчики, переводчик вёл разговор очень осторожно, как бы нейтрально. Но все равно чувствовалась в нем симпатия к успехам наших войск на фронтах. Приблизительно такой была картинка нашего выходного дня.
Цена жизни
Как я уже писал, в командах «RW» пленным жилось очень плохо. Работа там была физически тяжёлая и негде было достать что-нибудь из дополнительного питания. Пленные из «RW» часто болели и умирали. Наш лагерный комитет оказывал им некоторую помощь. Но доходила она не до всех. Регулярно, приблизительно раз в десять дней, кто-нибудь умирал от недоедания или же от сердечно-сосудистых болезней и туберкулёза. Однажды я решил не пойти на работу, симулировал приступ аппендицита.
Пришёл в ревиру к лагерному врачу-хирургу, которого пленные прозвали Коновалом. Он осмотрел меня и сказал: «У тебя нет аппендицита. Ты симулянт!» Как не упрашивал его выдать справку о болезни, он отказался. Поскольку все команды ушли на работу, Коновал заставил меня и ещё одного выздоравливающего в ревире, отвезти труп умершего в лазарете в крематорий на городское кладбище.
Мы взяли труп прямо с больничной кровати. Рядом с ним лежали больные. Никакого морга в ревире не было. У входа в ревиру всегда стоял длинный ящик с крышкой. Его использовали для доставки мертвецов в крематорий. Мы положили в пустой ящик труп в нижнем белье, закрыли ящик и пошли на кухню просить повозку, в которой перевозились продукты. Затем на повозку поставили ящик с покойником, сами запряглись в лямки, присоединённые к дышлу повозки. На выезде из лагеря к нам присоединился конвоир, который даже не захотел посмотреть, что мы вывозили из лагеря.
Покойника везли по второстепенным улицам через весь город. Аусиг был средний по величине город с узкими улицами. Нас удивило, что все улицы были выложены брусчаткой, не было ни одной асфальтированной.
Приехав в крематорий, мы перенесли ящик внутрь помещения. Поставили его на какое-то возвышенное место. Затем вышли во двор и посмотрели на трубу крематория, из которой вскоре появился дым, с характерным запахом горелого человеческого мяса. Мой напарник перекрестился: «Царство тебе небесное!» Его примеру и я последовал. Через пять минут нам возвратили ящик. Мы поняли, что покойник из него был вынут и доставлен в печь уже без ящика.
В лагерь возвращались грустные. Думали, что человеческая жизнь сейчас не стоит ничего. Никто на кладбище не спросил ни фамилии, ни имени умершего. На его Родине никто не узнает, где закончил свой путь муж, отец, а может, сын. Его будут считать без вести пропавшим. Между тем, свидетели его смерти были.
Возвращаясь в лагерь, громыхая по мостовой своими ботинками на деревянных подошвах, мы ощущали сочувствующие взгляды горожан-чехов. Но никто нам не бросил ни сигарету, ни пакет с бутербродом – все боялись гестапо, знали, что за связь с пленными население строго наказывается вплоть до расстрела. Рисковать не хотел никто. В лагере мы поставили ящик у стены барака-ревиры. Вышедший из лазарета санитар сказал, что ещё один умер от инфаркта. Завтра и его отвезут в крематорий.
Двадцать первый день рождения
Жизнь в лагере шла своим чередом. Нашу, да и другие команды, стали перебрасывать на несвойственную нам работу. Мы стали на отрогах Рудных гор рыть в скальном грунте бомбоубежища. Они располагались вдоль железнодорожного пути Аусиг – Дрезден. Породу долбили кирками и большими увесистыми молотками. Вгоняли зубила в породу и раскалывали её на мелкие камни и щебень.
В шахте стелилась пыль. Чтобы меньше её глотать, завязывали рот и нос повязками. Породу долбили наиболее сильные в команде – Борис, Иван-Цыган, Фёдор, остальные собирали щебень в носилки и складировали в определённом месте железной дороги, откуда его на дрезине отвозили на строительство автодорог.
9 сентября 1944 года мне исполнился 21 год. Я впервые встретил свой день рождения на чужбине, в плену. Работая в этот день в каменной штольне убежища, подумал, что никому нет дела до моего дня рождения. Никто меня не поздравил. Да и никто в плену не знал о нём. Я же никому не говорил об этом. В плену было не принято отмечать день рождения. О нём мог знать только близкий друг. Но у меня его не было, так как в команде люди были разные по своим убеждениям. Узы дружбы связывали только Бориса и Ивана-Цыгана. Остальные жили каждый сам по себе, не делясь ни с кем своими сокровенными мыслями и мечтами.
В день рождения я вспомнил, как отмечались именины дома, как мама пекла вкусные ватрушки, булочки. Специально для меня пекла мой любимый торт «Наполеон». На именины приходили однокашники. С ними весело отмечал я свой день рождения. Здесь же, в плену, я весь день был грустный. После вечерней проверки сразу направился к себе в барак, чтобы поскорее уснуть в надежде во сне увидеть дом и картины из той жизни, в которой день рождения – праздник. Шёл через плац, взглянул на светящую на небе Луну и подумал, что в эту же секунду она светит так же и там, где живут отец и мать, – в далёком Джамбуле. Только если здесь, в Чехии, она сейчас над головой, то в Казахстане – уже ближе к горизонту.
Подумал, что, может быть, в эту секунду отец тоже смотрит