– А, ну теперь понятно, – ответил Русаков. -Ни кто не забыт, ни что не забыто….
В этот момент во дворе появилась Эрика. Кусая яблоко, она подошла к мангалу, и, протянув Виталию мельхиоровый поднос, по-немецки сказала:
– У меня камрады все готово! Стол накрыт…. Мы можем ужинать….
Демидов сложил шампуры на поднос и торжественно направился в сторону дома. Стол был сервирован скромно –с немецким аскетизмом, базирующимся на принципах скромной и разумной достаточности. Двухлитровая бутылка столового вина «Домино», вареный картофель на фарфоровом блюде, и ничего лишнего, что могло бы привести к увеличению веса. Шашлык огромной горой мяса высился среди стола, наполняя дом волшебным ароматом настоящей и здоровой пищи.
С тех пор, как убили деда, и умерла мать, Керстин жила в доме одна, получая от государства небольшое пособие. Всего каких–то пятьдесят марок в месяц, да небольшая сумма от мэрии, как сироте.
Русаков, разлил по бокалам вино, и положил в тарелку Керстин шашлык, сняв с шампура мясо вилкой.
– Данке -спасибо, –сказала девушка. –А за, что мы будем пить вино?
Русаков поднял бокал, и немного подумав, сказал:
– За дружбу! За фройндшафт! За то, чтобы мы всю жизнь любили друг друга, и чтобы нам больше ни кто в этом не мешал….
Керстин перевела Эрики то, что сказал Русаков, и та схватив бокал с вита–колой, вскочила со своего места. Артистично покачивая бедрами, она подошла к Русакову, и крепко со свистом поцеловала его в губы. В какой–то миг Демидова пронзил приступ легкой ревности. Если бы он не знал немецкий менталитет, он вполне закономерно закатил бы Эрике сцену ревности, но Виталий был в курсе, что немцы в плане любовных отношений, более свободны и раскованы в своем выборе, чем славяне. Они могли позволить себе чуть больше, чем позволяют русские в минуты подобных встреч.
– Ну что за наше здоровье, – сказал Русаков, традиционно подняв фужер.
Немки восторженно захлопали в ладоши, но вдруг в прихожей, внезапно раздался звонок.
Керстин удивленно пожала плечами, поставила бокал с колой и, вскочила со своего места.
– Айн момент….
Открыв двери, Керстин увидела на пороге старушку соседку, которая мило улыбалась, показывая ей бутылку шнапса.
– Извините меня, пожалуйста, – сказала старушка божий одуванчик. –Я не могла просто так находиться дома после того, как ваши русские угостили меня. Я хочу отблагодарить вас.
Старуха протянула Керстин старинную бутылку можжевелового шнапса.
– Я, пятьдесят лет хранила эту бутылку. Я, всю жизнь ждала своего Франца. Последнее письмо я получила из–под Курска – летом 43 года. Больше от него писем не было. Он погиб…. Он пропал без вести….
– Походите, фрау Петра, у нас сегодня вечеринка по поводу дня рождения, – сказала Керстин, приглашая старуху за стол.
Щуплая старушенция в фартуке и смешных ботинках с латунными пряжками присела за стол, безустанно извиняясь через каждые пять минут, что своим присутствием нарушила любовную идиллию.
– Я хочу выпить этот шнапс с вашими русскими. Я хочу просить у них прощения, – сказала старуха.
Керстин подала старинную бутылку «Ташкенту». Виталий посмотрел на пузырь и присвистнул от удивления.
– Ты Санчело, только глянь на эту этикетку…. У этого шнапса почти шестьдесят лет выдержки! Ну, ни фига себе, – сказал Демидов, почесывая, затылок. -Это настоящий раритет…. При Гитлере разлили!!!
– Я, я Гитлер капут, – ответила старуха улыбаясь.
Бутылка была старинная темного зеленого стекла с пробкой залитой шоколадного цвета сургучом. На лицевой стороне размещалась печать с изображением имперского орла, который в лапах держал дубовый венок со свастикой. Такой же орел был изображен на гербовой печати, изображенной на этикетке.
– Ты можешь её открывать, – сказала Керстин, по–русски.
– Кайне проблеме, – сказал Демидов. –Только я не понимаю зачем этот…. Ес ист музиумсаусштелюнг – музейный экспонат. Ферштейн?
Старуха, заметив сомнения Демидова, и взяла из его рук бутылку и безжалостно ножом содрала сургучную печать. После этого подала её обратно Демидову.
– Гитлер капут…. Бите, – сказала старуха и улыбнувшись посмотрела на Виталия взглядом побитой собаки.–Офнен зи бите – дизе фляше….
– Фрау Петра, просит вас открыть бутильку, –сказала Керстин по–русски.
Виталий расколов сургуч, вкрутил штопор, и, испытывая неоднозначные чувства, открыл бутылку. Он налил в коньячный бокал немного старинного шнапса, и подал его старухе. Та, приняв напиток, улыбнулась, и благодарственно кивнула в ответ. Её глаза в тот миг блеснули искрой проступивших слез, и она, поднеся бокал к носу, нежно втянула в себя шестидесятилетний аромат можжевеловой настойки. Блаженно закрыв глаза, она что-то прошептала и в её словах отчетливо слышалось имя Франца. Пригубив, старуха кокетливо зацокала языком, как это делает профессиональный сомелье.
– Вау, дас ист фантастишь! Вундерщён! Бите майне камраде – шнапс тринкен. Дафай! Дафай! Товарищ пить водка, –сказала старуха, подзадоривая молодежь.
О том, что надо пить шнапс, Русаков Русаков понял без всякого перевода. Эти слова, не смотря на свои семнадцать лет, он знал, как отче наш. Опыт общения советских охотников с немецкими егерями заложил эти знания в его голове, словно таблицу умножения. Виталий, получив добро на действие, виртуозно разлил напиток по бокалам.
– Нам было тогда по двадцать лет…. Мне и Францу, – вытирая слезы, начала свой рассказ старуха. В 1942 году он ушел на восточный фронт. Тогда он купил эту бутылку, и хотел, чтобы мы выпили её после того, как он вернется домой. Я поклялась, что буду ему верна, и дождусь с фронта. Но он погиб – погиб в июле 1943 где–то у вас Курском, –говорила старуха, а Керстин старалась за ней переводить её рассказ. –Когда в Германию пришли русские, я возненавидела вас. Я думала, это «Иваны» убили моего любимого Франца, а ведь его убил Гитлер, который развязал эту войну. У нас после войны было очень голодно. Русский солдат угостил меня хлебом. Да, русский солдат дал мне целую буханку хлеба. Я запомнила его глаза. Этот взгляд я помню всю жизнь. Вот и сегодня, как и тогда, русский юнге дал мне пищу. И я увидела его глаза…. Я вспомнила того молодого русского солдата, который меня спас от голодной смерти. Спасибо вам товарищ, –сказала старуха, вытирая слезы носовым платком. –Я хочу выпить этот шнапс за вас –за русских. Пусть всегда в ваших глазах отражается лик нашего господа, который дарит людям добро и жизнь.
От сказанных старухой слов, ком подступил к горлу Русакова и «Ташкента». Только сейчас он понял, насколько немцы за эти годы прикипели к русским. Многое в отношениях было плохого, но многого было и хорошего. Все эти неформальные связи формировали в душах восточных немцев