– Ты так считаешь, – спросил Русаков.
– Я так знаю….
Время бежало против всех законов физики. Выскочив на улицу, парни захлопнули за собой дверь, и вернулись в машину, где их ждал Штирлиц.
– Ну, что там, – спросил Тихонов. -Узнали?
– А ничего…. Старик парализован, и ничего не знает. Сказал, что баба у него где-то в Красногорске. Надо звонить на зону, и узнать её адрес.
Виталий достал мобильник, и тут же позвонил по своим каналам.
– Алло, Сергеевич, привет – это майор Демидов тебя беспокоит.
Виталий включил громкую связь, чтобы друзья слышали весь разговор: -Извини, что отрываю от дел. У меня к тебе небольшое дельце, на бутылку коньячка. Леня, дружище, можешь пробить, какой бабе, и куда, писал бывший старший лейтенант КГБ Шабанов Михаил Аркадьевич, Он был осужден выездной коллегией суда в Западной Группе Войск. Статьи 260 и 218 третьи части. Сделай мне пожалуйста справочку, -сказал «Ташкент». -А то мы тут сидим рядом с Красногорском и желаем навестить какую-то тетю, а какую мы не знаем.
– Так слушай, диктую, что я записал, – сказал телефон.
Шабанов Михаил Аркадьевич, выездная коллегия суда в ЗГВ девяностый год, статья 218 и 260 и обе части третьи…. Правильно?
– Совершенно верно, – сказал «Ташкент», – все правильно….
– Ждите товарищ майор. Мне понадобиться минут пятнадцать, я тебе перезвоню, – сказал телефон.
– Ну что парни, через пятнадцать минут мы будем знать, что это за тетка такая, которая могла очаровать «Молчи».
– Заочница, наверное, – сказал Тимофеев.
Русаков завел двигатель, и вальяжно покатил из садового товарищества, взяв курс на Красногорск. Он ехал не спеша, давая времени обогнать себя.
Оставшись один на один со своей душой, полковник Шабанов, сполз с дивана, и взобрался на инвалидную коляску. Это было для него не трудно. Пережитый им инсульт, не смог лишить его движения, как это обычно происходит. Болезнь, словно оставила ему последний шанс. При должном уходе и лечении, отставной полковник Шабанов, мог вполне встать на ноги, и даже вернуться к нормальной жизни. Он подкатил к шкафу, в котором хранился парадный китель с золотыми погонами и наградами за службу Родине. Вернувшись на свое спальное место, он аккуратно и бережно разложил мундир, на диване, поправив медали.
Они мелодично звякнули, напоминая ему былые годы, и в этот миг обожженная душа выдавила на его глаза скупую слезу. Развернувшись на месте, словно танк, он, крутанув колеса, въехал в ванную комнату.
«Негоже ставить точку с небритой рожей», – подумал Шабанов старший. Не покидая кресла, он пеной для бритья обильно намылил лицо, и, взяв в руки «Жилет», сбрил трехдневную щетину.
Обычно, он брился два раза в неделю, когда принимал ванную. Но сегодня все было иначе. Седая щетина доставала своей небрежностью и он не хотел уходить из этой жизни в таком затрапезном виде. Оросив лицо туалетной водой, он, благоухая свежестью, вернулся к своему «лежбищу». Переодевшись, он сменил домашнюю пижаму на парадный френч. Оценив себя в зеркале, старик улыбнулся сам себе и достал из бара бутылку дорого французского коньяка. Зацепив попутно хрустальный бокал, он сложил это себе на парализованные ноги и подкатил к письменному столу. Здесь была его зона комфорта. Здесь он крапал мемуары, и разглядывал пожелтевшие от времени фотографии. Поставив бутылку и бокал в сторонку, он первым делом разложил на столе чистый лист бумаги, и красивым офицерским почерком вывел:
«Прости меня сын – так надо! Я не могу поступить иначе. Нет больше сил, терпеть эту чертову неуклюжесть. Всю жизнь я старался, чтобы ты, стал настоящим чекистом. Я хотел гордиться тобой. Жадность, и жажда наживы убили в тебе того человека, которого я любил больше своей жизни.
Я больше не могу смотреть людям в глаза. Мне стыдно! Стыдно за тебя и твои поступки! Сегодня я окончательно принял решение уйти и я уду, когда поставлю в этом письме последнюю точку
Я ни о чем не сожалею. Мне жаль только одного – я вовремя не смог рассмотреть, что ты, неизлечимо «болен».
В моей смерти прошу никого не винить – это мой осознанный и добровольный выбор. А парня, которого ты украл как последний подонок, я прошу, вернуть родителям. Если ты не сделаешь этого, я прокляну тебя из могилы. Тебе никогда не суждено найти сокровища – их больше нет.
Твой отец: полковник КГБ СССР, Шабанов Аркадий Леонидович.
Дописав письмо, он не торопясь налил себе полный до краев бокал коньяка. Развернув шоколадную конфету, положил её на фантик, и только тогда одним залпом осушил бокал. Отставив в сторону хрусталь, Шабанов. взял со стола шоколадную конфету, и прикрыв глаза от удовольствия втянул в себя запах дорогого шоколада. Аккуратно завернув конфету обратно в фольгу, он вернул её на место в вазу.
Не хотел, не желал, перебивать послевкусие дорогого коньяка, которое разлилось по пищеводу и желудку приятным божественным теплом.
Нет – Шабанов не боялся смерти. Он давно смирился с тем, что умер. Умер не физически – умер духовно. Умер именно в тот день, когда Мишка – его любимый сын, получил двенадцать лет лишения свободы. В тот момент ему хотелось покончить собой – сразу, после вынесения приговора. Инсульт изменил его планы, отсрочив ожидание на одиннадцать лет.
Алкоголь постепенно достиг зоны мозга, и он ощутил, как унылое и скучное настроение странным образом начинает меняться. В душе появился непонятный кураж. Тот кураж, который обычно возникает у русского воина перед смертельной схваткой с врагом. Полковник подкатил к окну, и открыл его настежь. Грудь распирало от предчувствия какой-то необыкновенной свободы. Казалось, что израненная, изболевшаяся душа хочет вырваться из этого немощного тела.
В голове зазвучала известная мелодия, а на язык прилипла песня, о каком -то полковнике, которому ни кто не пишет, которого ни кто не ждет.
– «Я вам покажу, офицер – вы меня еще не знаете! Я был! Я есть! И я умру, настоящим русским офицером, – сказал он сам себе, набравшись духа. Достав из-под каталки спрятанный в потайном кармане, наградной «Макаров», он поцеловал его, словно это была святыня. На рукоятке из ореха с одной стороны красовался герб Советского Союза, а с другой, известный значок ВЧК-КГБ.
Поправив на себе парадный китель, словно перед парадом, Шабанов вдохнул полной грудью прохладный утренний воздух Подмосковья. Глаза налились слезами. Его взгляд взметнулся в утреннее небо. Доведенными до автоматизма еще с курсантской поры движениями, он снял пистолет с предохранителя и передернули затвор:
– «Прощай Родина», – сказал Шабанов, и