из-за какого-нибудь быта,
из-за того, что я не хотела, чтобы он
воевал и дальше,
из-за невозможности выбора между котиком
и черепашкой.
Тысяча вариантов.
И даже больше.
Теперь ни одного.
Никаких проблем.
Только ослепляюще синее небо
холодной весны.
Только огромная морская бездна,
обступающая меня,
холодная бездна, в которую я всё гляжу
и вижу его, и зову,
и он глядит на меня со дна,
и мы всё тянем друг к другу руки.
Никаких вариантов.
Только вечное счастье, неземное,
нечеловеческое,
маленький домик на зелёной траве,
на берегу великой воды,
потом,
когда всё закончится.
«Привыкали к жизни. Привыкнем к смерти…»
Привыкали к жизни. Привыкнем к смерти.
К безымянным крестикам, к прочим верте —
лам, уготовленным ныне живущим,
сообразно рангам, на свете сущим.
Уходя, не ври, что вернёшься скоро.
Привыкали к жизни. Теперь – к дозорам.
Отличать зенитку от миномёта
по разрывам снарядов за два километра.
Но всю жизнь – всю жизнь! – привыкали
к жизни,
к колебаниям курсов, к дороговизне,
привыкали и к бедности, и к изобилью,
и совсем забыли про смерть, забыли.
Привыкали жить и верить любимым
и не верить в смерть. Пролетали мимо
сводки новостей, прогнозы погоды.
Привыкали жить, не считая годы.
Чернозёма вкус касается губ.
Чернозёма хватит и вширь, и вглубь.
Я пишу землёй по треснувшим окнам:
«Ничего, ничего. Ко всему привыкнем».
«И один говорит: это мир иллюзий, мой друг…»
И один говорит: это мир иллюзий, мой друг,
мы растём, беспричинно веря в сказки вокруг
о бесценности жизни, а также о том, что всегда
непременно в финале зло победит доброта,
что всегда тебе будет свет, еда и вода,
что милиция и государство хранят народ,
и что тот, кого любишь, – он никогда не умрёт.
И другой говорит: но где же он, тот предел,
после коего надо рвать, уходить вовне,
в то пространство, где снег зимой
по-прежнему бел,
не кровав; где нет места горечи и войне,
уходить в идеальный мир, иллюзорный мир,
в Средиземье, на Остров Яблок,
в нарнийский шкаф,
и, ходя среди страха и говоря с людьми,
жить его законом, ни разу его не предав.
У меня нет слов ни для друга, ни для небес,
я работаю диктофоном Господа здесь,
я фиксирую всё, но не знаю, где правда и ложь,
эх, верёвочка, вейся, концов уже не найдёшь,
мне темно и страшно, в асфальте моих городов
проступает земля, проступает детская кровь.
Но смотри, мой друг, внимательнее смотри,
через дым в подземке, через пустые зрачки
тех, кто едет вокруг; через всю черноту внутри
их и нас; через тонны предательства и тоски.
Там, за ними, – иная суть, бесконечный сад,
обнажённая, яростная, истинная суть,
где любовь воистину может лечить и спасать,
и поэтому наши любимые не умрут.
Это истинный мир, и закон у него – любовь,
а иллюзия здесь, где ложь и туман кровав,
и так трудно жить, закон его не предав,
по тропе Луча идти сквозь болото; боль
застилает взгляд; так слаб и глуп человек,
ну куда ему через болото это ходить.
Но увидевший раз, этот сад не забудет вовек,
и любовь, и яблони будут ему светить.
«В мае я не знала ещё, как я доживу…»
В мае я не знала ещё, как я доживу
до осени, не знала, что будет после жары,
но вот уже седина покрывает траву
и листья каштанов, и за городом жгут костры.
Я сижу на траве, надо мною белеет храм,
начинается осень в августе, начинается с нас.
С наших пустых квартир, где нет места
детям или котам,
с нашего одиночества в предутренний час.
Осень говорит о нежности, которая
остаётся нам,
когда становится потерянно и холодно
по утрам,
чужими перчатками на ледяных руках,
ложащейся компрессом на горячечные виски,
нежности, которая приходит вместо
ненависти и тоски,
нежности, которая побеждает страх.
Ничего у меня нет, кроме нежности,
руки мои пусты,
и течёт бесконечный свет посреди темноты,
и на плечи ложится чужой бушлат,
и ложатся на землю истончившиеся листы,
и сияет любовь, прогоняя ад.
«Есть сказания о любви, в них мосты и реки…»
Есть сказания о любви, в них мосты и реки,
тёплый дом, зажжённый очаг,
сплетённые руки,
запах хлеба и сыра, свет сквозь прикрытые
веки,
и смешные, и нежные письма в разлуке.
Есть сказанья о вечной любви,
в них вода живая и неживая,
темнота карельских озёр и ночной дороги,
и изгрызенные железные караваи,
и железной обувью истёртые ноги,
и далёкое солнце, запредельное
небесное счастье,
и растущий голос внеземного хорала.
Я иду по камням со свечой, и она
никогда не гаснет.
Я не выбирала вечной любви,
это она меня выбирала.
«Когда я шагнула за грань, то долго…»
Когда я шагнула за грань, то долго
искала свой дом,
я бродила на ощупь, искала слепо,
и нашла его на берегу прозрачного озера
с плоскими обкатанными камнями. В нём
отражались сосны и расплывающееся небо
цвета слоистой ртути. Пахло кострами осени.
У входа лежали олень и лось,
на берегу с камнями играла девочка
в красном платье,
откуда-то мы были знакомы побольше века.
Я вошла.