пока я здесь стою с башкою настежь,
считаю вслух, и время так несёт
легко меня по лету сухотравну.
на самом деле это всё неправда.
нет никакого лета, вишен нет,
есть я, больная, грязная, чужая,
стою приблудно, веки закрывая,
и представляю радугу и свет.
но всё-таки, раз я могу представить,
раз, напрягаясь, я могу припомнить,
как вишни на язык кислят, как травы
шуршат и режутся, и как во двор из комнат
течёт домашний запах – жарка, ужин,
то, значит, это где-то есть во мне,
вот этот плеск дождя по летним лужам,
и озеро, и солнце на блесне.
и я стою, зажмурясь, и считаю,
и солнце светит мне, и я считаю,
и досчитаю вот до десяти —
и всё растает здесь, и я растаю,
прости.
«мы к осени становимся бессмертны…»
мы к осени становимся бессмертны,
такие лёгкие и полые внутри,
поблёкшие, лишённые пигмента —
запоминай же медленность момента
и нелюбимых в зиму не бери.
а этой ночью было: тот, который
(ну, дальше и не надо – тот, который)
приснился старым, жёлтым и больным.
как прячут смех под смертным приговором,
вот этим старческим – как передёрг затвора, —
так жизнь запряталась под остальным.
дыши холодным, и люби, и не надейся,
от равноденствия до равноденствия
впитает глина снеги и дожди.
три яблока лежат на полотенце,
такие красные лежат на полотенце,
куда покатятся – туда иди.
«И больше никого не хоронить…»
Косте «Коту» Безызвестных
И больше никого не хоронить,
А только вишни собирать в ведёрко
Пластмассовое, детское – они
Лежат там с горкой.
И строить новый город на песке,
И будут понарошечные люди
Ложиться спать на белом лепестке —
Давай так будет.
Вон жук ползёт, глаза его черны,
Жук красно-чёрный, именем солдатик,
Не мучь его, пусти его с войны,
Ей-богу, хватит.
И ямка для секретика в земле —
Туда ложатся город, мама, кошка.
Не плачь, не плачь, тебе под сорок лет.
Мы все тут – понарошку…
«Пушки бьют по городу, по траве жжёной…»
Пушки бьют по городу, по траве жжёной,
не выходи напиться, не иди до колодца.
Лотова жена обернётся у террикона —
навсегда останется под лучами солнца.
Словно тот Орфей на последнем шаге,
за полторы минуты до хэппи-энда.
Человек сминается шариком из бумаги,
разорванный, как с выпускного
красная лента.
Закури крепкую, артиллерист из Луцка,
Между залпами семок отсыпь, полузгай,
по такой жаре тяжела работа,
пива бы да бабу обнять охота.
Бабочка летает, белые крылья —
словно пламя, трепещущее над свечкой.
Город, перемешанный с чёрной пылью,
остаётся маревом по-над речкой.
«Слов у меня не осталось, только река…»
Слов у меня не осталось, только река,
Речка Донец, текущая в двадцать второе
Лето Господне; не говори «пока»,
А говори, что встретимся мы с тобою.
Серая пыль под КамАЗом без номеров,
Ямы, подсолнухи, жёлтый горячий ветер.
(Смерти не будет.) Летит самолёт, вспоров
Двадцать второе небо (никто не вечен).
Двадцать второе солнце, путь без конца.
Беспроводная любовь подобна вайфаю,
Носится в воздухе; Маша проводит бойца.
Я замолкаю.
«Как сказать «я люблю тебя»…»
Как сказать «я люблю тебя»,
Не говоря «я тебя люблю»?
Август, подсолнухи да ромашки-лютики,
Ночью звёзды огромные —
монетами по рублю.
Если тебе суждена пуля —
Пускай лучше я поймаю её.
Фронтовые города мои призаснули
В краю степей и ручьёв.
Днём слишком много жары и света,
Ночью летят снаряды, орёт ПВО.
Встретив тебя, стала настолько смертной,
Что абсолютно живой.
«Снилось мне, что я ищу тебя в темноте…»
Снилось мне, что я ищу тебя в темноте,
Незнакомые лица ощупывая руками,
Всё пытаюсь узнать, только всё не те,
Не живое тепло, а холодный камень.
И ещё, конечно, война и команчи из ЛНР,
Казаки из Монголии, черный барон Унгерн,
И летят через континент ракеты, и что теперь
Остаётся нам, навсегда уже юным.
И все ещё говорят, что недавно был,
Но потом перебросили на другой участок.
Как я люблю тебя, как люблю поперёк судьбы,
Перечёркивая обречённости отпечаток.
Я проснулась и вспомнить никак не могла,
Что там был за город,
где среди предсмертного полумрака
Я нашла тебя, Господи,
я тебя наконец нашла,
И стали мы одинаковы.
«На плече у Саньки…»
На плече у Саньки
Набито лицо индианки.
Санька ведёт «буханку»,
Подрезает дорогу танку.
Ветер в открытые окна кусает лицо.
В колонках играет Цой.
Едут-едут на север танки,
Вокруг подсолнухов жёлтых столько.
На груди у Саньки —
Маленький шрам от осколка.
Машут навстречу девчонки и старики,
Летом не бывает смертной тоски.
И кукушка кукует,
И будет так.
И моя ладонь превратилась в кулак.
«Приказы в радиоволнах…»
Артему «Ли» Ященко
Приказы в радиоволнах
Летают,