На экране, заслонившем книжные полки, в полтора часа уложилась более чем четырёхвековая жизнь клинка. От рождения под молотом перемышльского кузнеца в 1591 году от Рождества Христова до водворения в краеведческий музей в 1968 году. Вторую, большую часть своей жизни, сабля провела на чердаке полтавской, крытой соломой хаты. Вначале редко извлекаемая на показ внукам, как гордость и свидетельство боевого задора дедов, былой их свободы и не оставленной надежды, а потом забытая в лихолетье перемен. Зато в начале жизнь была такой же звонкой и весёлой, как жизнь её хозяина – молодого польского шляхтича Анджея Закорского. Озаряемая свечами громких пирушек и католических церковных служб, она слышала разноголосый шум сеймов и сеймиков, звенела, содрогаясь о другую сталь в многочисленных хмельных поединках, вознося гонор шляхетский превыше всего, несмываемо обагрила себя невинной холопьей кровью в погромах под Лубнами, во славу Речи Посполитой, шляхты и короля Сигизмунда Вазы. А через пятнадцать лет после этого позора, в битве под Цукорой, сабля поменяла владельца и перешла в янычарские руки, оставив своего старого хозяина с перерезанным ятаганом горлом удобрять Бессарабскую землю.
Турок верному ятагану не изменил, поэтому продал трофей торговцу, а тот выгодно перепродал саблю татарскому мурзе, ибо Всевышний благословил торговлю. Мурза подарил оружие своему четвёртому сыну Мустафе, подросшему уже для мужской работы, и благословил на поход против неверных, пророча богатую наживу и красивых рабынь. Но сын отцовскую волю не выполнил и, вместо отягощенного добычей возвращения, сложил буйную бритую головушку вместе с немногочисленной ватажкой в скоротечной степной стычке с запорожцами, оставив им коней, саблю с фитильным ружьём и замызганные шаровары, порванные практичными казаками на портянки. Сабля досталась худющему и длинному, как жердь, запорожцу по имени Сэмэн, прозванным за постоянную ненасытность Галушкою. Тот недолго красовался с нею по Сечи, пропил саблю, когда зимовал на хуторе под Полтавой у своего товарища. После этого сабля поменяла ещё несколько рук, продавалась, пропивалась в шинках. В конце концов, была куплена на ярмарке пьяненьким мужичком, мечтавшим уйти от клятой жены за Пороги, и вот уже и саблю прикупившим, и женой за дурную трату таких деньжищ побитый, да так казаком и не ставшим.
С тех пор сабля пылилась в сундуке, хозяйка иногда рубила ею головы курам и гусям, хозяин всё мечтал о свободе, а состарившись, позабыл о сабле. Вспомнил только один раз, когда внук нашел её и прискакал без штанов и верхом на прутике, волоча оружие в пыли, к нему на панскую пасеку с вопросом:
– Диду, диду ты що, казакував?
Дед заплакал и наврал внуку, надеясь, что тот сделает несделанного им и проживёт жизнь лучшую, чем его, и надежда эта была всегда, и будет всегда, и умрёт с последним человеком…
Экран погас, а перед глазами зрителей ещё бежали картины далёких времён, звучали звуки и голоса людей, живших и умиравших на рубеже шестнадцатого и семнадцатого веков. Живших своей жизнью, такой обычной для них, наполненной обычными делами, обычными страстями и войной. И смерть для них была обыденной и неизбежной. Жили и не думали, что они – история.
Джинн передал всё очень реалистично, даже запахи передал: дымный запах кузни, запах пороха и давно немытого тела, удушливый запах пожара, конского пота и степных трав. Эта реалистичность, а также сознание того, что всё увиденное не игра актёров, что всё было по-настоящему, поражали больше всего, брали за сердце. Говорить что-либо и обсуждать увиденное не хотелось, все молча разошлись по своим комнатам, задумавшись.
Впереди ждала их жизнь, их дела.
* * *
Артём и Пётр Михайлович остались довольны первой встречей. Симоненко сразу реабилитировал себя и свою команду в глазах руководства, после того как их лихо обыграли противники, похитив Светку прямо у них на глазах. Его помощник Кучмиль ходил эти дни, словно пёс, побитый за украденную котом колбасу. И вот, словно долгожданный майский дождь для агронома, раздался звонок Артёма, предложившего встретиться.
Встречу Артём назначил в парке у пляжа Отрада. В это время здесь довольно безлюдно, его «материализацию» из Джинна легко совершить в паузе между редкими спортсменами, бегающими от инфаркта по «Трассе здоровья». С первых фраз и с первого взгляда у обоих сложилось благоприятное впечатление друг о друге. Такое бывает между людьми: вроде бы и не знают совсем друг друга и дел никаких не имели, но вот встретились, пожали руки и проскочила искра симпатии, а дальше уж как жизнь сложится одному богу известно, но семена дружбы кинуты в благодатную почву, и от судьбы зависит, прольётся ли на них дождь событий и прорастёт ли из них дерево.
Артём готов был уже сейчас передать разведчику материалы, изъятые в Гуантанамо, но тот отказался брать их сразу. Как ни чесались у него руки схватить такую вкусняшку и бежать с нею вприпрыжку за орденами, но ему хватило выдержки и дисциплины. Пётр Михайлович был человеком осторожным и решил вначале доложить о предложении начальству и действовать согласно приказам.
Договорились встретиться на следующий день в офисе Петра Михайловича и разошлись довольные каждый по-своему. Артём, зайдя в заранее определённые густые заросли неподалёку, нырнул в Джинна и присоединился к Светке и Паше, а Симоненко заторопился к себе составлять отчёт и вертеть в пиджаке дырку для ордена.
Вечером, по Светкиному настоянию, пошли в театр. Без Паши, который любому культурному походу предпочитает пиво у телевизора, и сегодня решил не изменять привычкам заодно и квартиру свою проверить. В «Музкомедии» шел «Особо женатый таксист», Барский был великолепен. Артём, и Светка особенно, покинули театр в приподнятом и весёлом настроении. Вечер завершили в ресторане «Ассоль» в Аркадии.
Во время ужина, сидя за столиком у окна с прекрасным видом на море и пляж, по молчаливому соглашению, не касались в разговоре последних событий, а говорили о театре, знакомых, погоде и ни о чём. Вечер был чудным, в небе ярко светила луна, а под ней, в море, сверкала и переливалась серебром лунная дорожка. Таким вечером хорошо целоваться в кустах, затихая при звуке чужих шагов и в то же время