– Быстро состояние свое истратили? – поинтересовался Панфилов.
– Очень. Можно сказать, почти обанкротился. Пришлось залезть в долги, благо имел рекомендательные письма от уважаемых родственников. Потом Антонина Николаевна – моя первая жена, развеяла все сомнения по поводу того, что нужно фильмы самим снимать, и мы решились…
Вера Дмитриевна принесла поднос, на котором стоял фарфоровый заварник, чашки и чайник кипятка, который своим видом выбивался из ансамбля: чайный сервиз сохранился с тех времен, когда его ставили на стол для чаепития с Гончаровым, Верой Холодной, Иваном Мозжухиным.
– И о чем была ваша первая картина? Хроники жизни буржуазии? – с иронией спросил офицер.
– Возможно, вы удивитесь, но нет. Что интересного в жизни буржуа? Обстановка, модные платья, да и всё. Манерная жизнь по правилам и распорядку. Зрителя привлекает страсть, эмоция, он должен сопереживать и плакать… Единогласно одобрили сценарий с цыганами.
Глаза старика оживились, он стал жестикулировать и говорил громко, отчетливо, будто опять находился на съемочной площадке и распоряжался работой группы.
– Ох и натерпелся я с ними! – Александр Алексеевич отпил чай, который жена заботливо разлила по кружкам. – Не стесняйтесь, пейте, ароматный попался, настоящий…
– Украли кинокамеру? – улыбнулся Панфилов, и отпил горячий чай.
– Да нет, что вы, напротив. Они были эмоциональными и шумными, пока мы торговались за гонорар, но как только начали снимать, их будто молния поразила. Стали скованными, с опаской смотрели на оператора, камера же трещит, когда ручку крутят. Это ввело их в полный ступор, будто дудка факира для кобры. – Ханжонков рассмеялся, в лицах вспоминая свои мучения с табором. – Кое-как справились, научили нас не замечать. Оказывается, многие люди камеры боятся.
– Камеры все боятся, а кинокамеры, пожалуй, некоторые. Артисты ведь играют как-то! – сострил следователь.
Александр Алексеевич сделал вид, что оценил шутку своего слушателя, но свои личные воспоминания о содержании под стражей он давно положил на самые дальние полки памяти.
Тогда, в 1926 году, суд признал и его, и Верочку невиновными по делу «Пролеткино», где ему инкриминировалась растрата и грозило длительное тюремное заключение. После этого процесса здоровье было окончательно подорвано, да и к Москве, так негостеприимно принявшей их, сердце остыло. Поражение в правах и запрет на работу в кинематографе больно ударили по его самолюбию, разрушили все надежды, которыми он жил после письма Луначарского. Нарком просил вернуться в СССР для развития кинематографического дела, по прибытии прислал даже поздравительную телеграмму, но на этом все и закончилось. Как только заведующий производством киностудии «Пролеткино» Ханжонков проявил свойственный ему пыл и рвение, заменив в командировке начинающего режиссера, это было воспринято как злоупотребление и разбазаривание народных денег. Плюнув на всё, супруги Ханжонковы перебрались после суда в милый сердцу Крым. В места, где киноателье Ханжонкова продолжило свой большой путь, где снимали первый в мире полнометражный фильм «Оборона Севастополя», где в 1917-м создали киностудию, построили павильон и жили грандиозными планами.
Всё изменилось после революции. Гражданская война ударила по кинопроизводству, и оно стало убыточным, а в 1920-м и вовсе были национализированы и кинотеатр в Москве, и студия в Ялте.
Панфилов заметил, что старик задумался и отвлек его от размышлений о прошлом вопросом:
– А где артистов брали? Настоящих, которые камеры не боятся.
– О, это моя гордость… Театральные актёры в большинстве своем считали ниже своего достоинства участвовать в картинах, кино по сравнению со сценой считалось чем-то низкопробным, что ли… Классику ведь в залах давали. С декорациями и оркестром. Признание, поклонники, они к этому привыкли. Верочка Холодная, к примеру, звездой стала исключительно благодаря нашему ателье, она именно у нас раскрылась и стала знаменитостью. Её и актрисой-то не считали.
– Это такая томная девушка с тонкими чертами лица и черными кругами вокруг глаз? – заинтересованно спросил Панфилов.
– Вы достаточно точно описали её портрет, вы профессионал сыска, это заметно…
– Её фото висело у моей мамы на стене. Вырезка из какой-то древней газеты. Сам-то я не разделяю увлечений этими буржуазными сюжетами, но матушке нравилось, – оправдываясь, сказал молодой человек.
– Вы правы, она была утонченной. А темные круги – так это дань моде, не более того, такой грим делали, чтобы подчеркнуть выразительность её громадных глаз. Яркая, но короткая судьба. Всего пять лет на экране, а как сияла! Умерла в девятнадцатом от испанки. Кто его знает, как она пережила бы все наши потрясения… Уж очень ранимая была. А в этом же году, кстати, и Полонский умер. Но он из театра пришел, уже имя некоторое успел заработать.
– Да… опасна работа артиста… – заметил Панфилов, – в живых кто-нибудь остался?
– Сейчас уже и не знаю даже, кто где. Иван Мозжухин уехал в двадцатом, но в Голливуде славы не снискал. Скончался тоже. – Эту тему Александр Алексеевич посчитал ненужным развивать далее.
– Беглец, значит?
– Да. Бежал в Америку. Но он тогда уже у Ермольева работал.
– А кто их всех учил?
– Таланты учить не нужно, их нужно направлять. Я подсказывал, режиссеры. А больше всего – публика. Она их и воспитала.
– А вы преподавали на каких-нибудь курсах? Как пополняли состав? – издалека зашел следователь.
– Высматривал в творческих кругах. А курсы – вещь бесполезная, сейчас кино звуковое, курсами не обойдешься. Учить нужно основательно.
Сделав отметки у себя в записях, старший лейтенант решил вернуться к главной теме разговора:
– Как вы жили в оккупации? Чем занимались?
– Дышал морским воздухом, так с голодом бороться легче. У всех он аппетит вызывает, а меня, наоборот, – бриз успокаивает.
– Святым духом, значит, питались? Или на содержании в оккупационной администрации состояли? – следователь резко сменил тон.
Старик с некоторым отчаянием резко развернул коляску и покатил её ко входу в дом:
– Верочка, покажи, пожалуйста, молодому человеку наш замок! А вы идите сюда, не стесняйтесь! Нам есть чем похвалиться.
Следователь проследовал вслед за хозяйкой в помещение, не снимая обуви. Вера Дмитриевна провела его через небольшой тамбур, где стояла единственная пара женских туфель на низком каблуке и какой-то цветок в большой кадке.
Семейная чета Ханжонковых занимала две комнаты на первом этаже, одна из которых была проходной. Там же в углу напротив окна располагалось некоторое подобие кухни: стол, умывальник и два ведра с водой. В серванте, пустые полки которого были накрыты вязаными салфетками, за стеклом наверху стояли оставшиеся чашки сервиза.
Полосатые обои в первой комнате, служившей залом, местами уже отошли от стены. Под окном стоял стол, где в уголке аккуратной стопкой располагались газеты. Панфилов перебрал их, небрежно сдвинув стопку в сторону. В основном – «Известия».
За занавеской, отделявшей спальную комнату от